В тени малинового куста
Шрифт:
Холодок пробежал у меня по спине.
Я развернула записку, в ней была всего одна строчка: «Я буду ждать тебя сегодня вечером «Балчуге». И подпись: «Твой Женька».
Мой! Мой? С каких это пор? Это что, насмешка или надежда? На что?
В волнении я приложила руку ко лбу, он горел, будто у меня подскочила температура. Наверное, я красная как рак, хорошо же я выгляжу со стороны, да еще и телевизионщики здесь…
И надо было ему вновь возникнуть в моей жизни через столько лет! И вообще – откуда он знает, что я сегодня на презентации книги именно в этом магазине? Что делать?
Видимо, я изменилась в лице, и девушка-менеджер, которая следила, чтобы не было лишней толчеи, забеспокоилась: «Душно? Выпейте холодной минералки. Или, может, сделаем перерыв на полчаса?»
– Да, пожалуй, – кивнула я, – минут через пять.
Что ответить Женьке? У меня от волнения голова шла кругом. Я взяла верхнюю книгу из стопки, открыла ее и просто поставила свою подпись и дату. 27 августа 2003 года. Словно гирьку перетянула на старых дачных ходиках.
Протянув книгу девушке, которая ждала ответа, я встала из-за столика с книгами, чтобы сделать перерыв. В висках стучало – тик-так, тик-так.
После банкета муж подвез меня к «Балчугу».
– Иди, ты должна с ним увидеться. Не просто же так он подгадал свой приезд именно к твоему дню рождения.
– Значит, ты знаешь, что он в Москве? – я посмотрела мужу в глаза.
– Забыла, где я работаю? К тому же он звонил мне, спрашивал разрешения на встречу. Иди! И не переживай, что я буду ревновать. Чтобы ни случилось, ты – моя женщина и только моя! Ну, иди же!
И вдруг я вспомнила ту записку, которую оставила мужу далеким октябрьским утром на подушке в Нью-йоркском отеле, и мне стало стыдно и жалко Лешку. Только бы не расплакаться, думала я, выбираясь из машины. Муж тоже вышел и обнял меня, поцеловал нежно за ушком: «Я с тобой и никому тебя не отдам! Иди!»
Я всегда ценила, что Леша меня понимает с полуслова и с полувзгляда, за что и люблю, и никогда в жизни не жалела, что осталась той душной июльской ночью в квартире на Фрунзенской.
Нет, не так.
Леха поймал меня за подол, когда я уже сделала шаг в бездну с Крымского моста.
Я подошла к портье и протянула свою визитку.
– Вас проводят в ресторан. Там Вас ждут.
Важный, как премьер-министр, метрдотель подвел меня к столику у окна.
Навстречу поднялся Женька. Это был он и не он. Чуть пополнел, виски подернулись сединой, а ямочки на щеках все те же. Но было в нем что-то, делающее его совсем другим. Наверное, цвет лица Нет, не наш, а тот, особенный, американский, свежий и слегка загоревший, и ярко-белозубая, как теперь принято говорить «голливудская» улыбка.
За столом сидела та самая смуглая девушка, что приходила сегодня утром в магазин. Она читала мою книгу и даже не подняла головы, пока Женька суетился, приветствуя меня.
Посередине
Отодвинув для меня стул, Женька представил: «Вот, познакомься, моя дочь, Серафима. Фимочка, а это и есть моя подруга детства».
Я вздрогнула и замерла. Подруга? Он даже моего имени-отчества не назвал!
Девушка искусственно улыбнулась, посмотрев на меня исподлобья, еле заметно кивнула и снова углубилась в чтение, а Женька протянул мне меню и карту вин: «Выбирай!»
– Подожди, – хрипло от волнения сказала я. – Дай, посмотрю на тебя. Сколько же мы не виделись?..
Он осторожно и нежно взял меня за руку:
– Считай. Год 1972, год 2003.
Мне стало неловко, я осторожно высвободилась и не слишком естественно переспросила:
– Неужели 30 лет?
– Я еще приезжал в 91-ом за мамой, но у вас тут был путч, а у меня три дня на все про все. Документы были готовы, а задерживаться у вас тут было страшно.
Он смотрел пристально, словно проверяя, знаю ли я о его тогдашнем приезде.
– Я собирался бросить тебе письмо в почтовый ящик, но не смог тогда, не вышло…
– Почему?
– Да… так получилось.
Я не была уверена, что стала бы читать то неотправленное письмо. Тогда зачем я пришла сюда? Мне вдруг захотелось закурить. Только вот незадача, я не курю и даже для форса не ношу сигарет в своей сумочке.
– Как странно ты говоришь – у вас, у нас. Расскажи хоть, как вы там, – выдавила я из себя.
– Мы теперь вдвоем с Фимочкой в Нью-Йорке, – начал Женька, – мама и Нина Аркадьевна в частном пансионате в Сан-Диего, в Калифорнии.
Женька опять положил свою руку поверх моей. Это была чужая рука, влажная и холодная.
Я искоса взглянула на Фиму, она демонстративно глядела в окно. Осторожно я вытащила свою ладонь из-под его руки, сделала вид, что поправляю прическу и убрала руку под стол.
– А ты была в Нью-Йорке? Волшебный город! – проговорил Женька с энтузиазмом, но смотрел как-то странно.
– Не довелось, – на голубом глазу соврала я, заливаясь при этом краской. – Я Париж люблю.
Женька опустил глаза. Да, врать я не умею.
– Ну, а теперь рассказывай! Мне все про тебя… вас знать интересно! – фальшивым голосом попросила я, глядя в когда-то любимые, а теперь совсем чужие глаза.
Фима хмыкнула, посмотрела искоса, и опять углубилась в чтение.
– Серафима Евгеньевна, – строго сказал Женька, – что-то не так?
– Нет, Daddy, все нормально, – не поднимая головы от книги, сказала Фимочка.
– Знаешь, я ведь в Нью-Йорк не на пустое место ехал, – начал рассказывать Женька, – там у Льва Борисовича давно уже брат жил, Моисей. Он в 45-ом году на американской территории оказался, и когда американцы их лагерь освободили, у него раздумий не было – первым же пароходом в Штаты. Обосновался, дело свое завел – пекарню. Русский хлеб, «Бородинский». Американцы не едят такого, а наши без него не могут. Русских в Нью-Йорке знаешь сколько? Я Фимочке в прошлом году квартиру на Манхеттене купил – так там пол-улицы русских.