В тени Нотр-Дама
Шрифт:
Священник сунул ей в руки тяжелую свечу из желтого воска, и церковный служка зачитал текст мольбы о прощении. Цыганка казалась отрешенной, уже покинувшей этот мир. Если бы ее не подтолкнул священник, она бы пропустила «Аминь». Но потом она испугалась, когда Фролло простер над ней руку и могильным голосом сказал:
— I nunc, anima anceps, et sit tibi Deus misericors! Иди туда, грешная душа, и Бог будет к тебе милосерден!
Повелительное движение рукой архидьякона заставило толпу упасть на колени, а священников повторять «купе eleison» как многоголосое эхо.
— Аминь, —
Народ поднялся, и молебен тут же превратился в живой галдеж. Где-то раздавался смех. Господу Богу угодили, теперь толпа хотела получить свое зрелище: смерть.
Шармолю дал двум одетым в желтое помощникам палача знак, и они подошли к цыганке, чтобы снова связать ей руки за спиной. Свечу покаяния забрал с собой в церковь один из священников.
Когда Эсмеральда должна была подняться на повозку с помощью людей палача, случилось то, чего я боялся. Она подняла голову наверх и обвела взглядом фасад и крикнула с широко раскрытыми глазами:
— Помогите мне! Спасите меня!
Кровь ударила мне в голову, оглушив горячими токами. Охотнее всего я бы отскочил назад, чтобы скрыться от молящего взгляда, но я не мог оторвать взгляд от обреченной на смерть красавицы. Никогда больше я не посмотрю в ее лицо, которое по-прежнему соблазнительно — даже в смертельном страхе.
Она повторила свой крик о помощи, и он разрывал мне сердце. Там внизу стояла дюжина вооруженных людей, чьи клинки разорвут меня на части, если я выступлю на защиту Эсмеральды. И все же — не было ли это почетной смертью?
Пока я боролся с собой, я заметил движение на фасаде Нотр-Дама. Одна из фигур с. Королевской галереи казалось, вдруг ожила, падая вниз. Судьба несчастной тронула даже мертвый камень?
Тут я узнал горбуна, Квазимодо! Он, должно быть, скрывался все это время почти рядом со мной, на Королевской галерее. Оттуда он опустил длинную веревку на Соборную площадь, по которой теперь, ухватив канат руками, коленями и ногами, он проворно соскользнул вниз, как циркач, который ездит с ярмарки на ярмарку со своим номером.
Осужденная следила глазами за его быстрыми движениями, и я спросил себя, кому предназначался ее крик о помощи. Я испытывал стыд и ревность, потому что звонарь осмелился сделать то, перед чем я в страхе отступил.
С ловкостью, которая противоречила его искривленному телу, он ступил на землю, побежал к повозке и уложил палача двумя ударами кулаков. Он схватил цыганку и поднял ее высоко, словно она была соломенной куклой. А потом он прыгнул к Собору, мимо застивших от удивления алебардистов епископа, и исчез со своей добычей в Главном портале, который стоял открытым после процессии покаяния. Я не мог больше видеть обоих, но слышал запыхавшийся голос Квазимодо, выкрикивающий все время одно и то же слово:
— Убежище! Убежище! Убежище!
Толпа повторила слово более воодушевлено, чем незадолго
Как все церкви и некоторые иные места, Нотр-Дам пользовался правом убежища. Кто бежал сюда, должен был держать ответ лишь перед Богом. Исполнители мирского суда не имели право донимать его, пока он находился в святых стенах. Если он покидал убежище, правосудие людей действовало со всей строгостью.
На Соборной площади воцарился гвалт. Лишь с трудом вооруженные солдаты сумели удержать восхищенную толпу. Множество мужчин и женщин наступали вперед, одобрительно выкрикивая имя Квазимодо и приветствуя его, как героя этого спектакля.
И пока внизу Жак Шармолю, служители суда и офицеры стражи еще совещались, Квазимодо и Эсмеральда показались возле меня на башенной галерее.
Когда горбун увидел меня, его глаз циклопа засверкал враждебно. Осуждал ли он меня за то, что я не пришел на помощь цыганке? Или он просто презирал меня — как всякого другого, как духуy приговоренной к смерти Эсмеральды? Во всяком случае, я посчитал целесообразным держаться от горбуна подальше.
Он встал на перила и поднял Эсмеральду над своей патлатой головой, заорал во все горло «приют!» и «убежище!», и его приветствовали тысячи голосов, словно он таким образом объявил Евангелие. Если не считая его краткого срока на посту Папы шутов, Квазимодо, пожалуй, никогда прежде не получал столько одобрения и восхищения. Он наслаждался этим, и я отступил на задний план. Один раз мой взгляд встретился с взглядом Эсмеральды, и я поверил, что прочитал в ее глазах облегчение, и кое-что еще — триумф!
Я еще больше удивился тому, когда Квазимодо исчез с ней в Южной башне. Толпа славила его, и он снова показался — еще выше, на крыше башни. Там он стоял, все еще держа женщину у себя на руках, отвергнутый природой, церковными догмами — и человеческими законами. Монстр и цветущая красота, я и не мог выдумать себе ничего более противоположного.
Один раз в своей печальной, одинокой жизни Квазимодо посчастливилось принадлежать к числу других. И Эсмеральда, вокруг шеи которой все еще болталась веревка, едва могла осознать свое счастье.
Но у меня было предчувствие, что я переживаю не счастливый исход радостной пьесы, а начало жуткой трагедии, сценой которой был древний собор. Горбун и цыганка казались мне воплощением всякой ананке.
Потому что судьба не любит отверженных.
Потому что люди не любят их.
Глава 2
Белый ангел
Спасение прекрасной цыганки отвратительным звонарем обеспечило темой для разговоров весь Париж. В кабаках острова Сите, в торговых конторах Нового Города и в коллегиях Сорбонны обсуждалось это событие. Уличные певцы воспевали храброе сердце звонаря и невиновность танцовщицы, не подозревая, насколько они близки к истине в своих речах. И еще меньше они предполагали, что Эсмеральда заперта в Нотр-Даме не только своим спасителем, но и своим губителем — Клодом Фролло.