В тени сгоревшего кипариса
Шрифт:
Пока бригады и дивизии на земле зализывали раны, оправляясь от последствий проявленного героизма, на врага навалилась авиация. Это было страшно – дрожал разодранный сотнями винтов воздух, тонны бомб поставили на дыбы всю грязь ближайшего болота. Потери среди зимовавших там лягушек наверняка были страшные. По какой-то причине одна из эскадрилий СБ накрыла бомбами кусок минного поля перед финскими укреплениями, прихватив часть противотанкового рва – немного, всего несколько метров, но Котовский понял – оно, и метнулся к комбату.
Через полчаса комбриг пошарил биноклем по переднему краю, расправил пышные усы, машинально поискал на боку рукоять шашки, не нашел, расстроился и сказал:
– Пробуй, Котовский. Под мою ответственность.
В роте на
С вечера пошел снег, повезло. Саперы поползли от воронки к воронке, обезвредили уцелевшие мины. Алексей сел за рычаги переднего танка, чтобы некого было винить, если задуманное не получится. Получилось – от удара в борт обгоревший корпус машины командира роты опрокинулся в ров. По нему, как по мосту, прошли пять танков, шестой сорвался и слетел в ловушку, но финнам это помогло мало – Т-26 заблокировали корпусами амбразуры двух укреплений. Неорганизованную контратаку сынов Суоми отбили вместе с пехотой, дали саперам время для подрыва всех входов и амбразур. Гарнизоны дотов остались внутри – заживо замурованными. Радостный комбриг расцеловал Котовского перед строем, красиво махнул рукой и повел бригаду на прорыв – резать коммуникации. Через три дня Алексей, отделавшись контузией и проникающим пулевым в мягкие ткани верхней трети бедра, с боем вывел к своим два десятка бойцов – все, что осталось. И комбрига вытащил – с простреленными коленями. Старый буденновец не доехал до госпиталя, умер по дороге. Котовскому за все заслуги в совокупности дали орден Красной Звезды.
Подушечку старшина Тингеев привез Алексею в госпиталь. Вместе с вещами. Хороший мужик, большой души, только ростом не вышел.
Доты на том участке противник восстановить так и не сумел, очередное наступление имело все шансы на успех, но моряки и десантники ударили по Хельсинки раньше, поразив врага прямо в сердце.
Местность, по которой проходит маршрут движения колонны, лейтенанту Клитину не нравится, наталкивает на тревожные мысли. Рельеф сложный, сильнопересеченный, по мере движения ухудшается, при этом маскирующие качества местности становятся даже хуже – чем дальше от реки, тем меньше древесной и кустарниковой растительности по краям дороги. Среди пасущихся на склонах холмов овец танки не замаскируешь. Лейтенант бдительно следит за движением роты, не забывает на привале сделать замечание командиру взвода за растягивание колонны, но в глубине души доволен – его танки идут намного четче, чем самоходчики. Колонна артиллеристов больше всего напоминает гармонь, на которой лихой виртуоз наяривает цыганочку. Танки третьей роты четко держат установленную скорость, ровно двадцать километров в час, вправо – влево по дороге не мотаются. Порядок в танковых войсках.
Долгий марш на такой скорости вызывает притупление реакции, поэтому командирам машин нельзя долго смотреть в одну сторону. Клитин постоянно осматривает окрестности в установленном для себя порядке: голова колонны, машины роты, местность слева, затем справа от колонны, с переносом внимания от себя в глубину.
Тройка самолетов, со снижением заходящих на колонну слева, выпала из гармонии окружающего пространства, притянула к себе внимание лейтенанта. Между прыжком в люк и поворотом турели зенитного пулемета он успел прижать большим пальцем тангенту:
– Воздух! Слева, три самолета! – и выпустил длинную очередь навстречу атакующим бипланам.
С небольшим запозданием впереди подают голос счетверенные «максимы», и самолеты отворачивают, набирают высоту. Мелкие бомбы итальянцев взрываются с большим недолетом. Пятнистые самолеты непривычных очертаний не спешат уходить, разворачиваются и снова ложатся на боевой курс. Зря. Теперь, когда по ним стреляют десятки пулеметов, к колонне им не прорваться. Лейтенант меняет диск на пулемете и ведет стволом, рассчитывая
Когда долина Вардара осталась позади и начались предгорья, Михаил стал чаще оглядываться по сторонам. Вспоминал Каталонию, выискивал совпадения и различия, но существенно отличалось лишь небо – Испания запомнилась беспощадным солнечным светом и тем самым синим безоблачным небом. А здесь над головой сплошная пелена облаков, серых, как будни обывателя. Остальное похоже – оливы, виноградники, пасущиеся на склонах холмов овцы, тройка остроносых «фиатов» «Чирри», закладывающая вираж сбоку от колонны. Фунтиков даже не сообразил сразу, что итальянские истребители заходят в атаку не в воспоминаниях, а на самом деле. Мозги заработали, когда впереди простучала пулеметная очередь. И сразу вспомнилось: итальянцы тройками не летают. Поэтому вместо того, чтобы азартно ловить в прицел верткие самолеты, Михаил оглядывается по сторонам.
Как и следовало ожидать, остальные «фиаты» находятся быстро – всей девяткой выскакивают из-за верхушек холмов справа – сзади. Михаил приподнимается над башней, отмахивает сигнал: «Делай, как я» разворачивает свой ДТ в сторону новой угрозы.
Сорвать атаку итальянцев огнем нескольких пулеметов не получается – большая часть расчетов азартно лупит в другую сторону. Но и такой встречный огонь заставляет пилотов нервничать – когда визг бомб сменяется ударами разрывов, клубы грязно-серого дыма безобидно вспухают в поле по обе стороны от дороги.
– Промазали, суки! – Михаил орет, но слышит его только экипаж по внутренней связи – вой самолетных моторов, стук пулеметов и лязг гусениц глушат любые звуки.
Михаил уводит роту вправо, разгоняет в стороны, но итальянцы на вторую атаку не решаются, уходят на запад с набором высоты. За одним из бипланов тянется серая дымная полоса.
– Стой! Моторы не глушить! – Михаил встает на башне, чтобы осмотреться.
Колонна рассыпалась, лишь два грузовика остались на шоссе. Один разгорается, медленно, как бы нехотя. Второй развернулся поперек дороги, гонит струю пара из простреленного радиатора. По обочине, придерживая большую брезентовую сумку, бежит доктор – значит, есть раненые, возможно – убитые. Холодный ветер сносит пороховую гарь. Михаил успевает удивиться – воздух почему-то пахнет парным молоком.
«До фронта не доехали, один налет устаревших истребителей и такие потери. Обделались по полной программе, что еще греки про нас подумают…»
Фунтиков меняет диск на пулемете, достает из чехла флажки – отсюда надо сматываться, пока не появились бомбардировщики. Поэтому он собирает роту на дороге и несколько минут распекает командиров машин – чтобы лучше запомнилось. Чуть позже комбат повторяет процесс для командиров рот и батарей.
Через десять минут батальон уходит, разогнавшись до максимальных тридцати километров в час. Пулеметы на танковых башнях повернуты на разные борта – нечетные влево, четные пасут небо справа от колонны. Горящую полуторку столкнули в кювет, ее ржавый скелет останется на обочине в роли дорожного знака «прочие опасности».
С каждым пройденным километром батальон поднимается выше в горы. Заметно похолодало, время от времени из низких туч начинает сыпаться снежная крупа. В такую погоду повторного налета можно не опасаться, и комбат приказывает снизить скорость до двадцати километров в час – экономия топлива и ресурса моторов еще в танковой школе накрепко вбита в командирские головы. По мере продвижения на запад меняется местность, чаще попадаются высокие деревья, в основном пирамидальные тополя. Куда ни глянь, взгляд натыкается на голые сады и виноградники. То с одной стороны, то с другой тянутся вдоль дороги серо-желтые, крытые рыжей черепицей дома, на их фоне уродливо смотрятся связанные из жердей кривые темно-серые заборы. Вперемешку с жилыми домами и отдельно от них разбросаны хозяйственные постройки довольно неопрятного вида. Иногда на склонах холмов открывается вид на совсем другие здания – с колоннами, увитые лозами, окруженные рядами деревьев.