В тени восходящего солнца

Куланов Александр Евгеньевич

Он вел себя как настоящий токиец, со всеми характерными для токийцев привычками и вкусами, рассказывал об улочках с забегаловками, где стоя едят суси, и очаровывал нас своими подражаниями знаменитому рассказчику кайданов (историй о привидениях) Данъу. В сумо он был для нас как могучий Татияма, и ни я сам, ни Табо не могли оказать ему ни малейшего сопротивления и буквально улетали отего толчка-тэппо.

Когда мы учились во втором или третьем классе общего отделения, он принес показать нам журнал по искусству очень большого формата на русском языке, сказав, что его прислал ему отец. В журнале были помещены многочисленные работы примитивистов: Гогена, Сезанна, Шагала и других. Я даже сейчас помню, как недоумевал тогда, почему это “не напечатали Ван Гога”? Хорошо помню я еще и то, как таращил от удивления глаза, рассматривая работы Шагала, полные загадочного и удивительного очарования.

Кин Кирю иногда резал на дереве для разовой печати гравюры довольно фривольного содержания. Это было возможно, наверное, потому, что господин Сугиура Дзюго как смотритель “учебного кабинета” принца Хигасиномия был слишком занят, чтобы заглядывать в комнатку своего ученика, находившуюся сбоку от входа в дом.

Позднее Кин Кирю бросил школу и уехал то ли в Корею, то

ли в Россию. При этом одну из этих двух гравюр он оставил мне на память. Это портрет обнаженной женщины, сидящей на стуле. Эта гравюра висит у меня в комнате на притолоке. Я не могу сказать, что она мне как-то особенно нравится, повесил я ее у себя просто в память о своем приятеле. Но помню, однажды ко мне пришел мой старший брат. Долго он ходил вокруг этой картины, а потом как рявкнет: “Эта картина вызывает у меня какое-то неприятное ощущение. Привкус от нее плохой. Сними ее!” — и вышел из комнаты».

«Крёстный отец» Штирлица

Писатель Роман Ким возник в 1951 году. В самый разгар корейской войны в пятом номере журнала «Новый мир» вышла его повесть «Тетрадь, найденная в Сунчоне», написанная в форме отчета японского разведчика, работавшего в конце Второй мировой и в начале корейской войн. В 1954 году в журнале «Октябрь» с продолжениями печаталась повесть «Девушка из Хиросимы». В 1956-м под этим названием в издательстве «Молодая гвардия» вышла первая его книга. Сборники издавались не раз. В них включали все новые и новые произведения «маститого советского автора приключенческой прозы»: повести «Агент особого назначения» и «Кобра под подушкой», впервые опубликованные «Советским писателем» в 1962 году; «По прочтении сжечь» (первая публикация в журнале «Наш современник», № 1 и 2 за 1962 год); «Кто украл Пуннакана?» (журнал «Октябрь», № 10, 1963 год); «Школа призраков» («Наш современник», № 8—10, 1965 год); «Дело об убийстве Шерлока Холмса» («Наш современник», № 4,1966 год).

После смерти писателя все эти произведения несколько раз переиздавались в разной компоновке различными советскими издательствами. Причина внимания понятна. Почти ничего не знавшие о пропілом автора, редакторы видели одну и ту же аннотацию, переходившую от сборника к сборнику: «Все эти повести, относящиеся к приключенческому жанру, разоблачают подрывные махинации империалистических разведок, злобные происки врагов мира. Многие произведения писателя не только переведены на языки народов нашей страны, но и издавались в ряде стран Европы и Азии. Основной жанр его произведений — политический детектив, основанный преимущественно на фактическом материале».

Но может быть, эти редакторы были слепы и не замечали чего-то необычного, романтически-героического в книгах Кима, но написанного тонко, между строк, полунамеком? Очень хочется так думать, но, положа руку на сердце, приходится признать, что редакторов можно понять. К сожалению, большинство рассказов и повестей Романа Николаевича Кима, наверное, очень злободневные для эпохи их создания, сегодня можно читать только через силу — настолько сухо, картонно и по-советски конформистски они написаны. Впрочем, сюжеты в них действительно бывают, что называется, «лихо закручены», несколько компенсируя бесцветность и невыразительность персонажей экзотикой представленных коллизий, но, если отбросить режущую глаз политическую ангажированность автора и его героев, кажется, что достоверности катастрофически не хватает не только персонажам, но и ситуациям, в которых автор предлагает им существовать. Это очень странно — ведь теперь-то мы знаем, как богат был жизненный и профессиональный опыт самого Романа Кима! Почему он не привнес ничего из своей жизни, из своих многочисленных биографий в судьбы героев? Сотрудник контрразведки ФСБ, по моей просьбе с огромным трудом одо-девший в отпуске несколько повестей Кима, вынужден был констатировать: «По стилю — обычный писатель детективных романов с учетом специфики 50—60-х годов. Не чувствуется в нем человек, который в реальной жизни занимался контрразведывательной или разведывательной работой (как, например, Любимов [247] и некоторые другие). Если бы не предварительное знакомство с его биографией, я бы достаточно уверенно мог заявить, что, судя по книгам, Ким никогда не имел отношение к оперативной работе. Или же... он это тщательно скрывал, учитывая времена “холодной войны”».

247

Любимов Михаил Петрович (род. в 1934) — советский разведчик, писатель «шпионского жанра», автор нескольких пьес и ряда книг, в которых с большим талантом, демонстрируя тонкое чувство юмора, сумел рассказать о реальной стороне жизни спецслужб.

Мне ближе второй вариант. В некоторых произведениях Кима перегруженность деталями и фактами приводит не только к падению литературного качества, но и к мысли о том, что автор упорно пытается донести до нас какую-то дополнительную информацию, своеобразную литературную шифровку. Иногда это стремление почти не улавливается (может, мы плохие дешифровщики?), а иногда выражено совершенно прямо, как, например, в рассказе «Тайна ультиматума»—практически документальной истории оккупации японцами Владивостока, или в романе «По прочтении сжечь», где описание приемов шифрования японской разведки в предвоенные годы с помощью детективного чтива не выглядит шуткой, особенно когда знаешь настоящую специальность автора.

В литературной деятельности Кима была еще одна важная особенность — помимо, может быть, не слишком удачной попытки развлечь читателя. На протяжении нескольких лет Роман Николаевич с увлечением изучал мировую детективную прозу, пытаясь, очевидно, постичь законы жанра, его продвижения на рынке, сопряженность с пропагандой в условиях глобальной холодной войны и вне их, понять сам смысл его существования и вкладывая свои мысли в уста героев своих повестей: «Я думаю о продукции писак типа Флеминга и Ааронза... Их описания злодеяний красных шпионов организованно проталкиваются на книжные рынки Европы, Латинской Америки, Азии, Ближнего и Среднего Востока, Африки. И миллионы читателей всех возрастов зачитываются этими книжками. Они написаны так, что от них трудно оторваться. В сознании читателей постепенно закрепляются образы разведчиков из стран “железного занавеса”, растет уверенность, что все описанное в увлекательных книжках — правда и страны коммунистического лагеря в самом деле засылают во все части света убийц. Таких, как доктор Но, Грант, полковник Васильев... И читатели многих стран исподволь начинают верить в мифическую экспансию красных правительств. Шпионский детектив — очень действенное оружие в психологической войне, сфера его влияния и сила воздействия поистине огромны. Мне непонятно одно: почему советские детективные писатели не отвечают Флемингу и его коллегам? Почему уступают без боя книжные рынки зарубежных стран? Ведь советским авторам не надо придумывать похождений выдуманных шпионов. Они могут рассказывать о реальных “подвигах” американских и английских разведчиков—о “полосатом заговоре” в Сирии, о махинациях Кохрена, Камминга и Аллисона в Индонезии, Доновена в Таиланде, Бэйрда на Цейлоне. Кеннона в Японии, Тимберлейка в Конго, Пьюрифоя в Гватемале и так далее. Советским авторам не надо высасывать факты из пальца, как это приходится делать авторам англо-американских шпионских боевиков» [248] .

248

Ким Р.Н. Кто украл Пуннакана? М., 1971. С. 191.

И снова, зная биографию автора, фразу «ведь советским авторам не надо придумывать похождений выдуманных шпионов» понимаешь совершенно не в том ключе, в котором продолжает развивать ее Ким. Кажется, не о подвигах западных шпионов хочет сказать автор, а о своих подвигах, о своих разведчиках... Хочет, но не может. И конечно, творчество не только западных детективщиков исследовал Роман Николаевич.

При чтении повести «Кобра под подушкой» (1962) бросается в глаза схожесть главного героя — советского журналиста Мухина, мастерски и мимоходом обыгрывающего все разведки мира, действующие против него, с другим советским журналистом, несущим сходную миссию и впервые появившимся на страницах советской печати примерно в то же время — в 1965 году, когда ворвавшийся в мир советского детектива Юлиан Семенов впервые вывел свое альтер-эш — Дмитрия Степанова на страницах повести «Дунеч-ка и Никита». Степанов намного человечнее Мухина, характер шторою практически не читается у Кима, рельефнее, но также одержим борьбой за мир во всем мире, находчив, хладнокровен и—формально—не связан с советскими спецслужбами. Случайно ли это совпадение? Может быть, и нет. Известно, что Юлиан Семенов и Роман Ким были хорошо знакомы друг с другом. Они наверняка обменивались мыслями о роли детективной литературы, о необходимости создания образа советского супергероя, об имидже советского журналиста-международника. И это были не просто досужие разговоры двух беллетристов.

Первый, по развитию сюжета, роман из цикла «о Штирлице» —«Бриллианты для диктатуры пролетариата»—был написан в 1971 году. Основой для него стали похождения знаменитого убийцы посла Мирбаха Якова Блюмкина, расследующего по заданию Дзержинского хищения бриллиантов из Гохрана. В романе действует главный герой — молодой чекист Всеволод Владимиров —будущий Отто фон Штирлиц. Все, конечно, помнят, что его оперативное имя—Максим Максимович Исаев, и вот тут надо обратить внимание на то, что «Бриллианты...» написаны позже романа «Пароль не нужен», в котором действует тот же герой—Исаев, но хронологически события происходят после операции в Гохране. «Пароль не нужен» опубликован Юлианом Семеновым в 1966 году, еще при жизни Романа Кима, и вот какое интересное воспоминание оставил нам автор эпопеи о Штирлице: «Летом 1921 года в редакциях нескольких владивостокских газет — а их там было великое множество — после контрреволюционного переворота братьев Меркуловых, которые опирались на японо-американские штыки и соединения китайских милитаристов, появился молодой человек. Было ему года двадцать три, он великолепно владел английским и немецким, был смешлив, элегантен, умел умно слушать, в спорах был доказателен, но никогда не унижал собеседника. Главными его страстями — он не скрывал этого — были кони, плавание и живопись. Человек этот начал работать в газете. Репортером он оказался отменным, круг его знакомств был широкий: японские коммерсанты, американские газетчики и офицеры из миссии, китайские торговцы наркотиками и крайние монархисты, связанные с бандами атамана Семенова. Покойный писатель Роман Ким, бывший в ту пору комсомольцем-подполыциком, знал этого газетчика под именем Максима Максимовича. В Хабаровском краевом архиве я нашел записочку П.П. Посты-шева Блюхеру. Он писал о том, что переправил во Владивосток к белым “чудесного молодого товарища”. Несколько раз в его записках потом упоминается о “товарище, работающем во Владивостоке очень успешно”. По воспоминаниям Романа Кима, юноша, работавший под обличьем белогвардейского журналиста, имел канал связи с П.П. Постышевым... Когда Меркуловы были изгнаны из “нашенского города”, Максим Максимович однажды появился в форме ВЧК—вместе с И. Уборевичем. А потом исчез. Вот, собственно, с этого и начался мой герой — Максим Максимович Исаев, который из романа “Пароль не нужен” перешел в роман “Майор Вихрь”... а уж потом из “Майора Вихря”—в роман “Семнадцать мгновений весны” и затем в роман “Бриллианты для диктатуры пролетариата”» [249] .

249

http://semenov-foundation.org/pub3-2.html

Помните описание внешности Романа Николаевича Кима, данное Э.В. Молодяковой и С.Б. Маркарьян? Настоящим франтом запомнили они этого человека, и, вероятно, таким же видел его и Юлиан Семенов. А теперь посмотрим, как выглядит связной Максима Исаева Марейкис-Чен в романе «Пароль не нужен»:

«Из-за пакгауза выскочил Чен — как обычно франтоват, в руке тросточка с золотым набалдашником, пальто — короткое, как сейчас вошло шло в моду в Америке, островерхая японская шапка оторочена блестящим мехом нерпы, лицо лоснится: видно, с утра получил в парикмахерской массаж с кремом-вытяжкой из железы кабарги — кожа делается пахучей, эластичной, и морщины исчезают. А откуда у Чена морщинам взяться, когда ему двадцать четыре года. Хотя морщинки у него под тазами есть: как-никак четыре года он работает в белом тылу, когда ночью каждый шорох кажется грохотом, а днем в любом, идущем сзади, видишь филера. Чен подскочил к унтер-офицеру, что-то сказал ему по-японски, быстрым жестом сунул в руку зелененькую банкноту, унтер отвернулся, и Чен провел Исаева с Сашенькой сквозь строй японских солдат».