В тени восходящего солнца
Шрифт:
...Второй случай, но уже более скандальный для советского представительства в Шанхае, произошел в одну из дат Октября у самого входа в консульство СССР. Здесь несколько русских девушек из «Национального трудового союза нового поколения» раздавали подъезжающим иностранным гостям, послам и консулам проспекты. Обложка с красиво оформленным гербом СССР не вызывала подозрения. Содержание «проспектов» выяснилось при их дальнейшем рассмотрении, а это произошло уже во время парадного обеда в присутствии сотрудников советского консульства. Первые страницы состояли из цифр достижений советской экономики, строительства и благосостояния трудящихся. Дальше — страница с колючей проволокой, за которой шли иные цифры, фотоснимки бесконечных очередей и трупы умерших от голода» [252] .
252
Здесь и далее цит. по: рукопись книги Ковальчук – Коваль И.К. Свидание с памятью. С. 159.
Положенный ему отпуск молодой военный использовал для путешествий по джунглям Южного Китая, где собирал этнографические коллекции. Увлечение казалось на тот момент самым важным в жизни, и этнография победила здравый смысл. Вернувшись по окончании службы в 1934 году в Харбин, Игорь Ковальчук-Коваль поступил на работу в местный краеведческий музей. По уже через год в Харбин пришли японские войска, и Игорь вместе с другими молодыми людьми отправился в японскую школу учить язык — иначе было нельзя:«...Первое слово, с которым нас знакомили, было “Ниппон” (Япония). При этом требовалось ученикам повторять его громко, четко, много раз и даже с выражением. Приятного в этом деле для нас, русских, было, конечно, мало» [253] . После участия в нескольких конфликтах с преподавателями-японцами, открыто домогавшимися русских учениц, Ковальчук-Коваль покинул Харбин и двинулся в маньчжурскую тайгу на лесоповал, где, однако, пробыл недолго, снова предпочтя сражениям с гнусом и хунхузами городскую жизнь. Как будто чувствовал, что лагерной жизни в его биографии будет еще немало...
253
Там же. С. 354.
С работой, однако, в городе оказалось туго, особенно если у тебя две специальности: военный и этнограф. Последним на жизнь заработать оказалось невозможно, и Игорь решил использовать для этого свой армейский опыт. В 1938 году он предложил свои услуги сотрудникам Японской военной миссии в Харбине, которых очень интересовали энергичные молодые люди, готовые бороться против Советской России с оружием в руках. Глава миссии и бывший куратор Романа Кима полковник Комацубара Мититаро 18 января 1933 года докладывал в Токио: «Ненависть белых русских к Советской России и к коммунизму превосходит все наши предположения... Они готовы на любые материальные жертвы и принимаются с радостью за любые опасные предприятия для того, чтобы ставить преграды революционной работе, и для того, чтобы уничтожить коммунизм. С риском для собственной жизни и не жалея энергии, они с большим рвением берутся за шпионскую работу против СССР» [254] . С этого же времени различные белоэмигрантские организации, располагавшиеся в Китае и, прежде всего, в Харбине и Маньчжурии, приступили к созданию под японским контролем разведывательно-диверсионных школ, действовавших под прикрытием разного рода технических курсов («Интернационал», «Славия», «Прага», «Экспорт»). К 1938 году в этих школах было подготовлено две сотни диверсантов из числа бывших белых офицеров и их детей, переброшенных затем на территорию СССР. Они изучали советский образ жизни, саперное дело, приемы организации и проведения разведки и диверсий, обучались владению холодным и огнестрельным оружием, навыкам борьбы без оружия—на случай столкновения с пограничниками, агентами ОГПУ, в свою очередь, совершавшими глубокие рейды на территорию Китая, или для проведения терактов. [255] .
254
Буяков А.М., Шинин О.В. Деятельность органов безопасности на Дальнем Востоке в 1922—1941 годах. М., 2013. С. 68.
255
Там же. С. 73.
Так что история из знаменитого романа В. Богомолова «Момент истины» про особо опасного немецкого диверсанта Мищенко, выросшего и получившего специальное разведывательное образование в Харбине, поклявшегося на шашке отомстить за смерть отца, убитого пограничниками, абсолютно реальна.
Характерной особенностью японского подхода к подготовке разведчиков был упор на функцию наблюдения за противником: по маршруту следования на задании, на остановках, при организации пикников вблизи интересующих спецслужбы объектов, и, конечно, особое значение придавалось наблюдению за сопредельной советской территорией с целью сбора информации об организации, тактике действий, оборонительных укреплениях наших пограничников и частей Красной армии. Велось такое наблюдение со специально оборудованных пунктов вдоль границы или с крейсирующих по пограничным рекам пароходов и катеров, с рыболовных судов.
Вот и ладящий, благодаря предыдущим местам работы, с военной техникой, разбирающийся в фото- и радиоделе, Игорь Ковальчук-Коваль был назначен на японскую станцию подслушивания переговоров советских пограничников на южном берегу Амура. Служба ему нравилась, а сами переговоры стали первым знакомством с реалиями настоящей, а не пропагандируемой советской жизни. Сегодня в это трудно поверить, но эти самые реалии не вызвали у нашего героя отторжения — может быть, жизнь в Маньчжурии при японцах тоже была не так уж хороша? Или давала знать себя русская кровь? Тянуло на родину, которая казалось близкой, но недоступной, а оттого особенно притягательной и загадочной? Наверное, все вместе. А тут еще и сами японцы подлили масла в огонь. 18 февраля 1939 года Игорь Константинович Ковальчук-Коваль внезапно был отозван в Харбин и арестован японской контрразведкой как «советский шпион»: «Я очутился в подвале Военной миссии... Меня лупили резинами, но это оказалось “прелюдией”. Последовали “чайники”.
Что это такое? “Допрашиваемого” валят навзничь на длинную скамью, опутывают веревками. Запрокинутая голова свисает со скамьи. Орудием пытки служит обычный чайник, из которого медленно льют в нос теплую подперченную воду. Состояние? Будто, захлебываясь, начинаешь тонуть... Потерявшему сознание давят на живот. Вода бьет фонтаном из носа, горла и ушей» [256] .
Молодому разведчику не в чем было признаваться, а симпатии к Советам он сумел скрыть. Это спасло ему жизнь: арест был проверкой на преданность делу Великой Японии. Подобные эпизоды после войны любили включать во всякие шпионские боевики, но так было и на самом деле...
256
Там же. С. 434.
Ковальчук-Коваль успешно прошел испытания, убедив японцев в своей преданности делу островной империи, а потому снова был отправлен служить на границу, но ненадолго — лишь в ожидании повышения. На границу он приехал внутренне изменившимся — полученный от японцев урок только усилил тягу к русскому национализму, вообще сильно развитую тогда среди молодых харбинцев, но раскрашенную в разные цвета — от коричневого до белого. Возможность получать информацию о событиях вокруг Маньчжурии не только из японских источников, но и с советской стороны, постепенно, но неуклонно изменила взгляды Ковальчука на мир и уже не позволяла всерьез воспринимать методы пропагандистской борьбы японской миссии за души советских пограничников. Одним из распространенных приемов было разбрасывание над советской территорией агитационных листовок. Ковальчук-Коваль вспоминал потом с иронией: «Паспорт на счастливое проживание в Маньчжоу-Ди-Го» — жирным шрифтом значилось на одной стороне, а на обратной текст: «Товарищи бойцы и командиры!!! Судьба ненавистной вам Советской власти решена! Великий Ниппон — Ваш друг, защитник и учитель. Переходите добровольно на жительство в Маньчжоу-Ди-Го! Здесь счастливо живут уже тысячи ваших братьев. Хлебом и солью они встретят вас! Сдавайтесь и переходите! Другого выхода у вас нет и не будет. Красная армия на Халхин-Голе разбита и спасается бегством! Сопротивление для вас смерти подобно!!! В этом случае все вы будете уничтожены! Ваши трупы будут клевать вороны, в вашем мясе будут копошиться черви! Подумайте и сдавайтесь!!!» Впоследствии мы узнали, что автором этого «замечательного» воззвания был сотрудник Харбинской японской военной миссии, некто Акаги-сан, который считался «специалистом» по так называемому «русскому вопросу» и «большим знатоком психологии русского человека» [257] . Да, советские граждане границу время от времени переходили. Вот толыю вряд ли они решались на это под влиянием японских листовок — НКВД тут сделал для эмиграции значительно больше, выталкивая в объятия японских спецслужб население приграничных областей — от контрабандистов до своего представителя на Дальнем Востоке Германа Люшкова. Точно так же японская контрразведка и японская пропаганда прививала ненависть к японцам и неприятие их методов молодым харбинцам: Ковальчук-Коваль и некоторые его друзья пришли к выводу о необходимости поддержки русскими русских, даже если те находятся по другую сторону границы. Но для этого требовалось покинуть таежную палатку и вернуться в город. Самый простой способ был известен: стать... японским шпионом.
257
Там же. С. 453—454.
По решению уже формировавшейся подпольной группы просоветски настроенных военных Игорь Константинович отправился учиться на «загадочные политические курсы», поступить куца помогла толыю что успешно пройденная проверка в пыточном подвале Японской военной миссии: «Указанное учебное заведение расшифровывалось: “Особо-секретные курсы для белых русских при Харбинской Ниппонской военной миссии”, а короче, точнее и правильнее: разведпропагандистская школа. Цель курсов — подготовка разведчиков, диверсантов и пропагандистов для борьбы против Советского Союза... Упомянутые курсы находились в прямом подчинении Учебного подотдела отдела контрразведки Военной миссии и размещались в старинном, красивом двухэтажном особняке по адресу: Цицикарская, 14» [258] .
258
Там же. С. 482—483.
Вообще, воспоминания Ковальчука-Коваля о японской разведшколе —ценнейший документ, потенциально доступный, в отличие от доныне засекреченных материалов на эту тему, обычному читателю. Актуальность его тем более велика, что сегодня существует некоторый интерес к жизни «Русской Атлантиды»—нашей диаспоры в Китае, прежде всего в Харбине, который удовлетворяется в основном мемуарами харбинцев — еще живых или недавно почивших. Для большинства из них жизнь в Маньчжурии—яркое воспоминание детства, далекое от политики, войны, или, по крайности, задетое ими лишь чуть-чуть и опосредованно—через родителей, знакомых, друзей. Идеологический маятник, неудержимо качнувшийся после 1991-го в противоположную советским воззрениям сторону, тоже не добавляет объективности в понимании реальной обстановки в предвоенной Маньчжурии. В результате этого «качания», например, член Российской фашистской партии А.И. Митропольский воспринимается сегодня исключительно как талантливейший поэт Русского зарубежья Арсений Несмелое и как безвинная жертва советского режима, замученный в застенках НКВД. Он действительно умер в тюрьме. Но так ли все было просто? Дадим слово нашему герою, оставшемуся по окончанию японской разведшколы преподавателем в ней: «Должность русского инспектора занимал в прошлом начальник военного отдела Всероссийского фашистского союза С.И. Долгов, его помощником был бывший телохранитель главы Всероссийской фашистской партии Л.П. Охотин...
Фамилии инструкторов, псевдонимы большинства, предметы, которые они вели, помню:
А. Бруй—ВКП (б); Ю.Е. Вигвицкий (“Громов”)—Ораторское искусство; И.Н. Волков — Советская печать; С.И. Долгов (кажется, “Солнцев”) — Военное дело; Н.Д. Биккаревич (“Егоров”) — Религиозно-нравственное воспитание и НКВД; В.И. Кузьмин (“Галченков”) — РККА и Военная разведка; И.К. Ковальчук-Коваль (“Камнев”)—фотодело; Н. Кучин (“Ростовцев”, курсанты прозвали его “ЖЭК”) — Советский быт; Е. Любавин — Машинопись; Н. Мызников (“Лавров”) — Диверсия; Н.Д. Морозов (“Переходченко”)—Военная подготовка и обращение с оружием; А.И. Митропольский (“Несмелое”)—Художественная пропаганда и агитация; В.К. Обухов (“Шеншин”)—Идеологическое воспитание; Л.П. Охотин (“Львов”) — География Дальневосточного края и Административно-территориальное деление СССР.