В тесном кругу

Буало-Нарсежак Пьер Том

Голос ее задрожал, и в нем послышалось сдерживаемое рыдание.

— Может быть, дашь мне договорить, — строго прервала ее Жюли. — Да, я пойду к ней, но только для того, чтобы стать там твоими глазами и ушами. Я расскажу тебе все, что увижу, и все, о чем услышу. Впрочем, время терпит. Ведь аквариум не так просто устроить. И еще нужно привезти рыб. Так что перестань забивать себе голову.

Жюли положила трубку и обратилась к Клариссе, которая шумела пылесосом:

— Все-таки старики — это ужасно. Бедная Глория! Я ведь помню ее совсем другой! В молодости, во времена ее первых мужей, она была желанной гостьей на любых праздниках, на любых приемах. Да что там, она была королевой на всех этих вечерах! А теперь?.. Она проводит

время, пережевывая всякие глупости, и впадает в отчаяние из-за чужого аквариума. Помяни мое слово, Кларисса. Я не удивлюсь, если она из-за него заболеет.

Но Глория не собиралась сдаваться. Она предприняла ответный удар, собрав у себя вечеринку под девизом «Мои дирижеры». Никогда еще она так тщательно не причесывалась, никогда так старательно не гримировалась, никогда не надевала столько лучших украшений сразу, и никто, кроме Жюли, не смог бы заметить, как обвисли ее щеки и ввалились глаза, придавая лицу сходство с черепом. Впрочем, благодаря крайне удачному освещению — а никто не умел так, как Глория, подбирать освещение, оставляя ставни прикрытыми ровно настолько, насколько нужно, и располагая настенные светильники именно там, где нужно, — она все-таки выглядела очень недурно. Все ее самые верные подружки были здесь и сейчас увлеченно трещали. Явились все, кроме Нелли Блеро.

— Почему она не пришла? — тихо спросила Глория. — Она что, заболела?

— Нет, — ответила Жюли. — Просто опаздывает.

Но Нелли так и не пришла. Глория старалась изо всех сил. Она казалась веселой, блестящей хозяйкой салона. Пару раз у нее возникали легкие провалы в памяти — в самом деле, как было с ходу вспомнить имя некоего Поля Парея, — но она так мило и кокетливо призналась в своей забывчивости, точь-в-точь девчушка, перепутавшая слова тщательно заученного приветствия, — что компания в очередной раз пришла в полный восторг. Затем прослушали фрагмент из Концерта Бетховена. Жюли, знавшая, насколько он труден, не смогла сдержать восхищения. Нет, все-таки Глория была выдающейся исполнительницей. Наверное, ей надо было бы умереть, когда она была на вершине славы. Тогда не пришлось бы сражаться с собственным старческим слабоумием. В конце концов, разве она не окажет ей услугу, если… Жюли не смела додумать эту мысль до конца, но чувствовала, как в душе ее все крепнет сознание справедливости того, что она затевает. В сущности, она всегда поступала справедливо. Разве ее письмо лейтенанту Ламбо было проникнуто хоть каким-нибудь недостойным чувством? И то, другое письмо, которое она написала уже в Нью-Йорке и благодаря которому открылось, что Жан Поль Галан был гомосексуалистом, разве не оно спасло Глорию от неизбежного скандала? Да, она всегда старалась предотвратить скандал. Дардэль был воротилой черного рынка. Разве не разумно было заранее принять меры предосторожности и сообщить, что он был евреем?

Раздались аплодисменты. Гости шумно поздравляли Глорию. «Ах, какой талант! Вот уж действительно дар Божий!..» Идиотки! Кому нужны их грошовые комплименты? Забившись в уголок, Жюли, не обращая внимания на присутствующих, пыталась разобраться с собственной совестью — так сердечники внимательно прислушиваются к себе, дабы не упустить начало приступа, — и чувствовала, что понемногу обретает душевное спокойствие. Прадин сам скомпрометировал себя связями с ОАС — или с ФНО, кто знает? — и снова справедливость была на ее стороне. Потому что иногда одной строчки на клочке бумаги бывает достаточно, чтобы грянул взрыв. А теперь…

К ней подошла Глория.

— Ты можешь объяснить, почему Нелли не пришла?

И тут Кларисса принесла надушенное письмо. Глория сразу же вскрыла его, и лицо ее исказилось гримасой отвращения.

— Прочти.

— Ты же знаешь, что без очков я…

— Но ты догадалась, что это от Монтано?

Моя дорогая!

Мне бы

так хотелось еще раз побывать у вас. Мне уже рассказали, что вы совершенно бесподобно умеете делиться своими воспоминаниями. Увы, хлопоты переезда меня несколько утомили. Надеюсь, что вы извините меня и придете ко мне помочь… У вас во французском есть изумительное выражение, которое мне очень нравится: помочь мне «вешать крюк над очагом». Как только я буду готова, вы первой получите от меня сигнал. До скорой встречи.

Сердечно ваша

Джина.

— Какая наглость! — возопила Глория. — Нужны мне ее любезности! Нет, что она себе вообразила! Да пусть она себе засунет свой крюк в одно место!

Глория заметно побледнела. Жюли сжала ей плечо.

— Ты не собираешься расплакаться, я надеюсь? Подожди хотя бы, пока они уйдут.

Глория не отвечала. Она не могла говорить от душившего ее гнева.

— Пошли за доктором, — сказала Жюли Клариссе.

— Нет, не надо доктора, — простонала Глория. — Сейчас пройдет. Но ты увидишь, что я была права. Сегодня Нелли не явилась, даже не извинившись. Завтра будут другие. Чем я это заслужила?

Доктор Приер отозвал Жюли в сторонку.

— Волноваться особенно не из-за чего, — тихонько начал он, пока Кларисса перестилала постель. — Но за ней нужно приглядывать. Что-то ее тревожит, впрочем, мы с вами об этом уже говорили. Вы не догадываетесь, что это может быть? Она ни с кем не ссорилась?

— Что вы, доктор! — протестующе отозвалась Жюли. — Она здесь со всеми дружит.

— А почту она получает?

— Нет. Ей присылают, конечно, отчеты из банка и прочее, но вы ведь не это имеете в виду?

— А что, она все еще ведет свои дела? Играет на бирже?

— Нет, что вы. У нее есть агент, который всем этим занимается. Так что мы можем спать спокойно.

Качая головой, доктор принялся не спеша складывать стетоскоп.

— Тогда я и вовсе ничего не понимаю, — произнес он. — Дома у нее все в порядке. Денежных затруднений нет. Она устроена с комфортом и удобствами. Одним словом, ни малейшей причины для тревоги просто не существует. И тем не менее что-то ее пожирает. Она спит все хуже и хуже. Аппетит пропал. Сегодня утром поднялась температура, правда небольшая — 37,8. Будь ей тридцать лет, все это, разумеется, не имело бы никакого значения. Но в ее возрасте малейшее отклонение от нормального хода вещей может повлечь самые серьезные последствия. Никаких органических расстройств я у нее не обнаружил. Если вы не против, я приведу к ней одного своего коллегу. Он очень хороший невропатолог, хотя ей мы об этом, разумеется, не скажем. Ни к чему драматизировать.

Он снова подошел к Глории и заговорил с ней тем фальшиво бодрым голосом, каким врачи любят говорить с больными, стараясь их обмануть:

— Вам нужно хорошенько отдохнуть, моя дорогая! Думаю, что ничего серьезного у вас нет. Человек, доживший до ста лет, может презирать время. Знаете, у меня есть превосходный друг, профессор Ламбертен, и как раз сейчас он проводит отпуск на побережье. Я знаю, что ему очень хочется с вами увидеться. Вы не будете возражать, если я приведу его сюда? Скажем, завтра или послезавтра? Он так много слышал о вас. Между прочим, и сам когда-то играл на виолончели. Вы всегда были для него предметом восхищения.

— Пожалуйста, — чуть слышно отвечала Глория. — Только пусть поторопится, а то может не застать меня в живых.

— Это что еще за мысли! — рассердился доктор Приер.

Глория с безнадежностью махнула рукой.

— Все, чего я хочу, — это дотянуть до Дня Всех Святых, — с почти искренним равнодушием проговорила она. — А дальше…

— Помилуйте, но почему же именно до Дня Всех Святых?

— Потому что в этот день моей сестре исполняется сто лет, — объяснила Жюли.