В тесном кругу
Шрифт:
Ей ни в коем случае нельзя было показать свое замешательство, а потому она прошла к электропроигрывателю и перевернула пластинку.
— Немножко Моцарта, — сказала она. — Помнишь?
— Сколько раз я его играла, — ответила Глория.
И она молитвенно сложила руки. «Неужели она настолько постарела?» — про себя подумала Жюли.
— Подойди, — тихо позвала Глория. — Я подсчитала. Мне нужно продержаться ровно три месяца, до дня рождения. Потом можно умирать. Но сначала я должна получить орден. Согласна, это глупо, назови это как хочешь, но я не могу думать ни о чем другом. Как ты думаешь, могут дать орден Почетного легиона иностранке? Ведь она же итальянка. Я служила Франции, а она? Дай-ка мне альбом вырезок.
— Который?
— Шестой том.
Она почти наизусть помнила содержимое каждого из этих альбомов. Все газетные и журнальные вырезки хранились в строгом хронологическом порядке. Здесь были отчеты о концертах, статьи известных критиков, хвалебные рецензии, интервью, фотографии Глории, в окружении журналистов и зевак направляющейся к концертному залу, — одним словом, сорокалетняя история славы, запечатленная в заголовках на разных языках мира: «Wonder woman of French music», «Аn enchanted violin», «She dazzles New York audience»…
Шестой том был, собственно, последним. Глория раскрыла его у себя на коленях, а Жюли, приобняв сестру за плечи, склонилась и читала вместе с ней.
— Смотри, это Мадрид, — заметила она. — Я тоже там играла в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Тот же зал и та же сцена. Только дирижировал Игорь Меркин. А вот здесь, — продолжала Глория, — Бостон. Грандиозный успех. Такие отзывы даже мне редко приходилось читать. «А unique genius… Leaves Menuhin simply nowhere…» Да, ты права. Куда ей до меня!
На эти короткие мгновения они словно превратились в единомышленниц, вспоминающих общее чудесное прошлое. Глория первой нарушила очарование минуты.
— Ты сохранила свой альбом вырезок? — спросила она.
— Нет. Я давным-давно все растеряла, — ответила Жюли.
Она отодвинулась от сестры и пошла остановить проигрыватель. Потом небрежно бросила:
— Ну, я пошла. Если тебе что-нибудь понадобится, позовешь меня.
В этот день Жюли поела с аппетитом. Боль исчезла совершенно. Кларисса наблюдала за ней с удивлением и легкой тревогой. К частым сменам настроения Глории она уже привыкла, но Жюли… Жюли всегда хранила на лице одно и то же выражение, словно говорившее: «Отстаньте от меня все». Однако Клариссе хватило ума не задавать вопросов. Чтобы прервать затянувшуюся тишину, она заговорила о господине Хольце. Это была неисчерпаемая тема для разговора, потому что он все последние дни только и делал, что сновал между своим домом и домом Джины, объясняя всем встретившимся по пути, что спешит «чуть-чуть подсобить» соседке. Обитатели острова пребывали в неослабном внимании, подсматривая и подглядывая глазами слуг и ближайших соседей. Памела, укрывшись за притворенным ставнем и вооружившись биноклем, рассматривала ящики, которые без конца вносили в «Подсолнухи». Она уже успела заметить ценную посуду, полки — очевидно, от книжных шкафов, — торшер неизвестного ей стиля, возможно мексиканского. Телефон у Глории звонил не умолкая.
— Все это немного напоминает рыночную распродажу, — докладывала Кейт. — Знаете, наподобие гостиных у бывших чемпионов, где шагу негде ступить от всяких там кубков, ваз и прочих трофеев из позолоченного серебра. Хольц лично распаковывает во дворе весь этот хлам, а потом благоговейно тащит в дом. Ей-богу, он в нее втюрился. А ведь она годится ему в матери!
Но Глории хотелось знать еще больше, и она без конца теребила самых надежных из своих подруг. Но те и без ее напоминаний охотно гуляли вокруг «Подсолнухов», ловя любой повод, чтобы задержаться подольше возле самого дома.
— Нет, — говорила малышка Эртебуа, — ее самой не видно. Она все время в доме, наверное, руководит переселением. Я заметила, как несли несколько картин. Несли невероятно осторожно, наверное, картины очень ценные.
Симону, в свою очередь, поразило изобилие кухонной утвари и бытовых приборов.
— Это просто невозможно, — восклицала она, — она что, собирается открывать семейный пансион? Вы бы видели, какая плита! А сколько всяких комбайнов! А холодильник! Да в нем жить можно! Она, наверное, трескает за семерых!
— А главное, — продолжала Кларисса, — есть один загадочный предмет. Никто не может догадаться, для чего он нужен. Это что-то вроде очень большого стеклянного сосуда, даже не сосуда, а такой вроде бы ванночки, но очень большой — наверное, целый метр в длину — и очень глубокой. Ваша сестра и ее приятельницы строят предположения. Поскольку стиральную машину они видели отдельно, значит, это не для стирки.
— А крышка к этой штуке есть?
— Нет никакой крышки.
— Так, может, это что-то вроде картотеки? Или специальная полка для кассет? Или для бобин со старыми фильмами? Это было бы очень удобно, потому что сквозь стекло легко читать названия.
— Не может быть. Он слишком глубокий.
Глория билась над загадкой этого предмета, как бились и все остальные. А ключ к ней неожиданно дал привратник Роже, и тогда новость распространилась по острову со скоростью урагана, обрастая по пути новыми деталями и подробностями.
— Я слышала от самой мадам Женсон.
— И что же это такое?
— Кажется, это аквариум. Роже помогал ей устанавливать его в гостиной.
— Аквариум! Но ведь в нем обычно держат маленьких рыбок. К тому же для него требуется целая куча всякого специального оборудования и, кажется, особая подставка из камней.
— Просто она чокнутая, — подвела итог Габи Ле Клек.
Глория позвонила Жюли.
— Ты в курсе?
— Да. Об этом говорили у Рауля. Конечно, аквариум — это выглядит довольно странно, но у Джины все необычное.
— Ты что, не понимаешь? Ведь это направлено против меня. Сама подумай! Это же бросается в глаза! Каждому захочется взглянуть на этот аквариум. А если он окажется устроен со вкусом — ну, сама понимаешь, красивое освещение, рыбки, кораллы, всякие редкие растения, — они пойдут на любые низости, лишь бы выпросить приглашение. Да, она не могла изобрести ничего лучше аквариума, чтобы отбить у меня всех друзей.
— Послушай, Глория. Я к ней схожу.
— Ага! Вот видишь! И ты тоже!