В тине адвокатуры
Шрифт:
Гиршфельд познакомился с ним вскоре после последнего его оправдания, понял, что для него это клад, а не человек, постарался сойтись с ним и очень им дорожил, не смотря на то, что Николай Николаевич, по своей привычке, третировал его свысока, даже получая от него весьма не редкие субсидии в довольно крупном размере.
Основной чертой его характера было презрение к людям, в нем заискивающим и ему помогающим. Может быть эта происходило от сознания, что он стоит головою выше его окружающих по уму и по знаниям и от озлобления, что жизнь его сложилась так, что он сделался для охранителей правового порядка чем-то в роде травленного зайца. Глумление над этими охранителями было любимою темою его разговоров.
Таковы были люди, окружавшие Николая Леопольдовича в Петербурге. В полк его «клевретов-ищеек» записался и «дедушка» Милашевич. Последнему вскоре посчастливилось.
В одну из своих ежедневных экскурсий по Петербургу, Антон Михайлович случайно забрел в грязный трактир-низок на Сенной площади. Там он натолкнулся на довольно обыденную, но на этот раз заинтересовавшую его сцену. Выпроваживали, или, как говорится, «честью просили», убеждая внушительными жестами, какого-то пьяного оборванца, вступившего по поводу своего, по его мнению, несвоевременного и далеко для него нежелательного изгнания, в жестокий спор с молодцеватым буфетчиком. С обеих сторон слышалась отборная ругань. Не отказывали себе в удовольствии вставить крепкое словцо и постороннее посетители-завсегдатаи этого злачного места. Нагрузившийся оборванец видимо сознавал за собой какие-то непризнаваемне окружающими качества и достоинства, ставившие его выше их. Определить его года по оплывшему от беспробудного пьянства лицу, с потерявшими всякое человеческое выражение чертами и мутным, бесмысленным взглядом изжелто-серых глаз было затруднительно, и лишь появившаяся в редких определенного цвета волосах на голове и бороде седина и громадная лысина указывали, что он прожил, по крайней мере, четыре десятка лет.
— Я тебе покажу, — заплетающимся голосом продолжал уже при Антоне Михайловиче выкрикивать оборванец, подступая к стойке и энергично отталкиваемый от нее двумя мальчишками половыми, — дай срок, найму адвоката — миллионы получу, весь этот твой кабак с тобою вместе куплю и выкуплю.
При словах «адвокат» и «миллионы» Милашевич навострил уши.
— Проваливай «живой покойник» пока до миллионов, говорю проваливай, не проедайся! — невозмутимо отпарировал буфетчик.
— Васька-миллионер, волк его ешь! — слышались возгласы завсегдатаев, сидевших за столиками, по адресу оборванца.
Усилия мальчишек увенчались успехом, и будущий миллионер, или как называл его буфетчик «живой покойник» был вытолкнут за дверь заведения, со скрипом и грохотом тяжелого блока затворившуюся за ним.
Антон Михайлович наскоро выпил у стойки рюмку водки и вышел почти вслед за заинтересовавшим его оборванцем. Последний стоял прислонившись к косяку двери заведения, изображая таким образом сцену из потерянного рая, и продолжал бормотать ругательства по адресу изгнавшего его буфетчика. Милашевич отошел от него несколько шагов и стал наблюдать за ним. Оборванец отделился, наконец, от косяка и пошатываясь отправился по направлению к Садовой. Антон Михайлович последовал за ним.
Завернув в один из прилегающих к этой улице грязных переулков, оборванец шмыгнул под ворота громадного шестиэтажного дома. Он сделал это с такой быстротой, какой не вжидал от него Милашевич, едва успевший подскочить к воротам, у которых на скамейке с олимпийским величием восседал старший дворник. Присутствием этой «особы» и объяснилась торопливость оборванца, хотевшего видимо незаметно проскользнуть мимо глаз «начальства». Последнее, однако, его заметило, что выяснилось из ответа старшего дворника на вопрос Антона Михайловича.
— Не можешь ли сказать мне, любезный, что это за человек?
— Какой? — проницательным взглядом окинул Милашевича дворник, не трогаясь с места.
— А вот что сейчас прошмыгнул в ворота?
— Шантрапа, много их тут гнездится! — презрительно сплюнул дворник.
— Ты его не знаешь? — тоном сожаления спросил Антон Михайлович.
— Как не знать, какие же мы будем старшие дворники, коли жильцов знать не будем, и не желательно бы знать, да же обязанности.
— Значит это жилец?
— Да вам на какую потребу?
— Надо бы знать! — уклончиво отвечал Милашевич и сунул в руку дворника несколько серебряных монет.
Тот моментально поднялся с места и стал любезен и разговорчив. Он обстоятельно и подробно объяснил, что оборванца зовут Василий Васильевич Луганский, что он из дворян, был когда-то «на линии», да теперь видимо скопытился и стад «бросовый» человек. Живет он втроем на кухне подвального этажа на дворе, насупротив выгребной ямы. Дворник даже указал рукой по направлению этой кухни.
— С кем же он живет?
— Жена у него законная. Надежда Петровна, да ейный «воздахтор» из французов, Егор Егорович Деметр.
— Чем же они живут?
— Воздахтор ейный промышляет по бильярдной части, а Васька-то с женой чем Бог пошлет.
— А не слыхал ли ты, что у него есть какое-то дело и он надеется быть богатым человеком?
— Брешет что-то он об этом постоянно, да навряд, зря только болтает! — недоверчиво отвечал дворянин и умолк.
Ничего больше Антон Михайлович от него не добился и, записав номер дома и сообщенные имена, отправился снова в трактир, откуда был изгнан Луганский. Милашевич надеялся получить более подробные сведения от буфетчика этого злачного места, и не ошибся. Усевшись за один из столов, ближайших к стойке, он потребовал себе несколько лучших кушаний, водки и даже полбутылки крымского вина. Расчет его оказался верным — такой выдающийся в этом месте заказ, в связи с приличным одеянием нового посетителя, произвел впечатление и обратил на него внимание буфетчика. Она разговорились и скоро последний, по приглашению Антона Михайловича, сидел за его столом и вел с ним беседу «с опрокидонтом», как называл «дедушка» Милашевич разговор за рюмочкой. Последний искусно перевел беседу на недавно изгнанного из заведения оборванца.
— Нестоящий внимания субъект! — заметил буфетчик. — Промышляют они с женой тем, что собирают на похороны друг друга — она значит неутешной вдовой, а он неутешливым вдовцом прикидываются и подачки все пропивают.
— Оттого-то вы и зовете его живым покойником? — полюбопытствовал Антон Михайлович.
— Отчасти, но только прозвище это за ним не так давно укрепилось. Сюжет тут смехотворный у них с супругой вышел. Выклянчила она у одной приезжей барыни на похороны муженька десятирублевку. Барыня-то оказалась доброй душою, в положение ее горестное вошла, адрес взяла — помогу, дескать, после похорон. Ушла Надежда Петровна — ног под собой не слышит, бумажку в кармане то и дело ощупывает — цела-ли голубушка? Примчалась домой и пошло у них с мужем и воздахтором ейным стогование и пирование. А барыня-то, добрая душа, по ее уходе раздумалась, не хватит де ей горькой десять рублей, купила это она саван, туфли, свечей прихватила, да и покатила часика через три по ее уходе по адресу. Приехала покойнику поклониться, а он, родименький, и лыка не вяжет, пьян мертвецки. И пир у них горой идет. Плюнула барыня, саван, туфли и свечи бросила им на стол и вспять вернулась. Они вскорости и свечи продали, да и пропили. Мы его «живым покойником» с тех самых пор и прозвали.
Относительно прозвища «миллионер» приказчик сообщил, что Луганский рассказывает, что умерший не так давно его дядя завещал все свои именья, стоющие более миллиона, в пожизненное владение своей жене, минуя его, законного наследника, а между тем оно как-то так выходит, что жена и не жена дяди…
— Только, кажись, все это он брешет, — закончил свой рассказ буфетчик, качая сомнительно головой. — Нестоящий внимания субъект!
Они выпили по последней. Милашевич расплатился, поблагодарил буфетчика за компанию и вышел, очень довольный сообщенными сведениями.