В тине адвокатуры
Шрифт:
«Отдать матери!» — мелькнуло в ее уме, но она не хотела, чтобы мать знала о существовании этой бумаги, и кроме того, Марья Викентьевна была далеко не аккуратной, у нее никогда ничего не было заперто, и князь, бывая в ее доме, мог свободно стащить драгоценную бумагу, на которую Зыкова возлагала все свои последние надежды. Под влиянием минуты она решила передать ее на сохранение тому же Николаю Леопольдовичу. Задумано — сделано.
«Он не обманет и так дело наверное кончится благополучно, его не подденут!» — размышляла она дорогой к Гиршфельду.
Откровенно рассказала она ему причину своего решения возвратить ему его обязательство.
— Я возвращу его вам по первому вашему требования, — с чувством пожал ей руку Николай Леопольдович, — поверьте, что за ваш честный и благородный поступок вы получите от меня гораздо больше обещанного.
Он при ней запер бумагу в несгораемый шкаф.
— Прощу вас, не говорите об этом Владимиру, — сказала она.
— Стану я с ним разговаривать, я на него давно махнул рукой, да и показания его для меня безразличны — он стал совсем идиотом. Кто ему поверит, в чью бы пользу он ни показывал! Вы — другое дело.
В этот же визит она получила от него пятьдесят рублей.
— Это для ваших деток! — ласково сказал он, подавая деньги.
Она рассыпалась в благодарностях.
Это-то обстоятельство долго удерживало ее на стороне Гиршфельда, и лишь после долгой борьбы, она, убежденная князем и соблазненная деньгами барона, решилась дать несколько показаний против Николая Леопольдовича, которые, впрочем, как и князь Владимир, через несколько дней опровергла противоположными. Каждый раз после данного ей под диктовку Розена показания, она решила попросить Гиршфельда возвратить ей документ, бегала к нему с этою специальною целью, но, увы, у нее не поворачивался язык.
Николай Леопольдович не был еще не только привлечен в качестве обвиняемого, но даже ни разу не вызван судебным следователем, хотя какими-то судьбами находил возможным следить за малейшими подробностями следствия и знал двойную игру Агнессы Михайловны, но не подавал ей об этом вида.
«Хорошо еще, что она, дура, возвратила документ, а то бы еще пришлось ей же платить за все ее каверзы!» — рассуждал он сам с собой в минуты, когда на него находила уверенность, что он выйдет сухим из воды.
Минуты эти время от времени стали появляться реже — продолжительность производства следствия начала его тревожить.
«Чего они копаются?» — думал он, и холодный пот выступил на его лбу.
Перспектива возможности привлечения в качестве обвиняемого и даже осуждения стала нередко мелькать в его уме.
«Пустяки!» — гнал он от себя тревожные мысли, но все таки продолжал понемножку прикармливать Шестова и Зыкову, заставляя их давать у следователя те или другие показания.
XX
На Лахте
Был конец июля. Николай Леопольдович проводил это лето на Лахте. Так называется живописная деревенька, раскинувшаяся на берегу Невы невдалеке от взморья и лежащая верстах в семи от Петербурга. Она считается сравнительно дешевой дачной местностью, но все-таки доступна вполне, т. е. со всеми удобствами, только людям со средствами, имеющими возможность держать своих лошадей, так как сообщение с городом очень неудобно. Гиршфельд нашел нужным в виду все продолжавшегося над ним следствия провести это лето белее скромным образом и в более уединенной местности, так как состояние его духа день ото дня становилось тревожнее, хотя из Москвы и получено было известие о прекращенни местным прокурорским надзором дела по обвинению его в убийстве Князева, в виду объяснения самого покойного, записанного в скорбном диете Мариинской больницы, но от петербургского прокурорского надзора, видимо, ему не предстояло отделаться так легко и скоро.
Следствие проводилось и все более и более облекалось угрожающею таинственностью. Даже те «верные люди», имевшиеся под рукой у Николая Леопольдовича, не могли сообщать ему много о ходе его дела. Он был мрачно озлоблен в редко ездил в Петербург. Это состояние его духа и продолжительные отлучки из города не остались, конечно, без влияния на бюджет Шестова и Зыковой — оии переживали тяжелые дни, им часто не на что было пообедать и накормить детей.
Барон Розен требовать непременно достать ему обязательство Гиршфельда, а без этого, кроме месячных денег, не давал ни копейки. Получаемых пятидесяти рублей, более половины которых уходило на уплату за помещение, при бестолковом ведении хозяйства, хватало не более как на неделю — остальные три приходилось проводить, как говорится, на пище св. Антония. Князь Владимир, для изыскания денег, пускался на все тяжкие. Один из его знакомых позабыл у него ящик с биллиардными шарами. Возвратившись за ними через несколько часов, он получил от беззастенчивого хозяина лишь квитанцию ссудной кассы на позабытые шары. Даже верного поклонника своей сожительницы, ежедневно посещавшего ее и ссужавшего нередко отнимаемыми им у собственной семьи рублевками, Владимира Васильевича Охотникова, не пощадил князь в своей погоне за деньгами.
Воспользовавшись тем, что Агнессе Михайловне понадобилась на несколько дней швейная машина, чтобы сшить детям кой-какое бельецо, он явился к жене Охотникова, Анне Александровне, упросил ее дать им на неделю ее машину, и когда та, по доброте ее сердца, согласилась, он увез ее не завозя домой прямо с места заложил в ссудной кассе и передал через несколько дней квитанцию Владимиру Васильевичу. Связанный с Зыковой, видимо, более, чем дружбой, последний безропотно положил ее в карман, ограничившись лишь заявлением князю, что его следовало бы за это побить.
В один из таких дней абсолютного безденежья в голове проснувшегося Шестова мелькнула, как ему, по крайней мере, показалось, гениальная мысль.
— Съезди-ка ты к Николаю Леопольдовичу и попроси его уплатить тебе хотя часть по промессу, — обратился он к Агнессе Михайловне.
Та смутилась. Князь этого не заметил.
— Он не может отказать в уплате во документу, — продолжал он далее развивать свою мысль, — можно, наконец, пугнуть его тем, что я продам его Розену. Ты и пугни!
— Но как же я поеду, на какие деньги, ведь на Лахту не близко! — возразила она.
— Получение, по моему, верное, значит можно взять карету взад и влеред, мы поедем вместе, кстати прокатимся — погода сегодня не особенно хороша, дождь, но тем лучше, он дома, а в карете нас не замочит.
— Ты хочешь ехать со мной?
— Да, но к нему я не войду — я подожду тебя у рощи, не доезжая версты от деревни…
Перспектива поездки в карете улыбнулась малодушной Агнессу Михайловне.
«Надо же когда-нибудь решиться заговорить с ним об этом документе, — подумала она, — положение же наше теперь в самом деле, безвыходное».