В тине адвокатуры
Шрифт:
— Очень рад, очень рад, проси сюда к чаю, запросто! — послышался из соседней комнаты добрый старческий голос.
Княжна Лидия быстро впорхнула в гостиную.
— Папа просит вас в столовую, вы застали нас за чаем, так не хотите ли, запросто.
— С большим удовольствием! — поклонился Гиршфельд и последовал за княжной.
В небольшой столовой за столом, уставленным разного рода домашним печеньем, с кипевшим прекрасно вычищенным томпаковым самоваром-вазой, в кресле на колесах, сидел князь Дмитрий Павлович Шестов и какой-то молодой, скромно одетый, выразительный брюнет.
Князь Дмитрий Павлович был чрезвычайно симпатичный старик, с открытым, добродушным, чисто русским лицом. Остатки седых волос были тщательно причесаны по-старинному, на виски, густые седые брови, нависшие на добрых, юношески-свежих глазах, были бессильны придать им суровый вид. Длинные седые усы с подусниками сразу выдавали в нем старую военную складку, если бы даже он не был одет в серую форменную тужурку с светлыми пуговицами — его обыкновенный домашний костюм. Ноги старика были закрыты пледом.
В столовой было прохладно. Два окна, выходившие в сад, были открыты.
Николай Леопольдович представился князю и передал ему письма его брата и дочери.
— Очень рад познакомиться… — с чувством пожал князь ему руку.
— Вы позволите? — указал он на письма.
— Помилуйте, пожалуйста! — отвечал Гиршфельд. Князь распечатал письма и принялся за чтение.
— Антон Михайлович Шатов, Николай Леопольдович Гиршфельд! — представила княжна молодых людей и заняла свое место за самоваром.
Новые знакомые пожали друг другу руки. Княжна подала Гиршфельду стакан чаю, тот взял его, поклонившись, и присел к столу.
XXVII
Идеалист
Антон Михайлович Шатов был тот самый «идеальный друг» княжны Маргариты Дмитриевны Шестовой, мысль о котором, подобно голосу совести, возникла в уме княжны перед роковой для нее беседой с Гиршфельдом в «старом парке».
Княжна, впрочем, ни одним словом не обмолвилась об этом знакомстве своему новому другу.
В начале она даже позабыла о его существовании в вихре увлекшей ее страсти, а потом как-то инстинктивно не хотела профанировать чистое чувство этого человека перед практическим до цинизма спутником ее жизни.
Саркастическая улыбка, с которой непременно встретил бы Николай Леопольдович рассказ о начале романа ее юности и о герое этого романа, казалось ей, до боли потревожит память о ее прошлом, а эту память, несмотря на уверенность в счастии настоящего и будущего, она почему-то ревниво охраняла.
По окончании курса, Антон Михайлович поселился в доставшемся ему после смерти отца небольшом наследственном домике на окраине города Т., занялся практикою и стал готовиться к докторскому экзамену.
Молодой, внимательный и счастливый врач, он скоро заслужил доверие города и практиковал на славу.
Впрочем, не хорошая практика, не родной город и не родительский дом, с которыми связывали его столь дорогие для всех воспоминания раннего детства, привлекали его в Т.
Неразделенное чувство, как известно, сильнее и живучее.
Такое-то чувство сохранял он в своем сердце к княжне Маргарите Дмитриевне.
Она не ошибалась, чувствуя, что до сих пор ее пленительный образ занимает воображение молодого идеалиста, что до сих пор одно ее слово способно перевернуть весь склад его жизни.
Он давно уже подыскал в уме своем оправдания ее с ним поступка, ее поспешного бегства из Москвы, после того счастливого для него дня, когда он увидал в ее глубоких, как море, глазах светоч зарождающейся взаимности.
«Она боялась помешать мне и себе работать, сделаться полезными человечеству. Она испугалась мысли, чтобы время восторгов взаимной любви не стало для нас второй Капуей. Она принесла, быть может, свое личное чувство, возможность своего личного счастья на алтарь общего дела».
Он за это был от нее в восторге.
Новые встречи, новые люди успели на время заглушить в ней зародившееся к нему чувство, но он уверен, что оно еще тлеет под пеплом и будет время, когда оно разгорится, если не в пожар (он этого не хотел, он даже боялся этого), то в скромный приветливый костерок семейного счастья.
Дом ее отца, где он изредка, раз в год, мог видеть ее, где она провела свое детство и юность, где все напоминало о ней, стал для него тем любимым, укромным уголком, где он отдыхал, витая в прошедшем, мечтая о будущем.
Настоящее его было: работа, наука и практика.
За последнее, впрочем, время любовь его к княжне Маргарите, приезжавшей в отцовский дом раза три, или четыре, не то чтобы уменьшилась, а как-то притупилась. Мечты о возможности грядущего счастья хотя и не покидали его, но помимо его воли являлись закутанными в дымку сомнения.
Теплота дружеских отношений к нему князя Дмитрия Павловича, худо скрытое восторженное обожание со стороны княжны Лиды постепенно примиряли его с действительностью.
Порой даже у него являлась мысль: не в этой ли действительности следует искать ему столь желанной тихой пристани?
В доме князя Дмитрия Павловича Шатов был уже несколько лет почти ежедневным гостем, считался как бы родным. Отсутствие его за обедом или вечерним чаем было редким явлением.
— Кто это нынче увлек нашего молодого доктора? — обыкновенно говорил князь, не видя его за столом и лукаво поглядывая на краснеющую под взглядом отца Лмду.
Князь догадывался о чувствах его младшей дочери к молодому гостю, не подозревая чувств последнего к его старшей дочери.