В тине адвокатуры
Шрифт:
— Нет!.. А что?
— Погрешил я, значит, летом на тебя…
— Аль двойник привиделся?..
— Двойник, не двойник, а только было это, как бы те не соврать, в апреле; иду это я утречком от обедни, — глядь из рощи, что у озера, барин выходит, твой благоприятель…
— Кто такой?
— Да вот прошлым летом ты с ним приезжал… еще у него удочку карась утащил…
— Николай Леопольдович?
— Он и есть! Николай, а по отчеству язык сломаешь.
Петухов при этом неожиданном известии навострил уши.
— Ну и что же? Говорил ты с ним?
— Какой! Я ему закричал «барин»!.. А он, куда тебя, оглянулся и ну улепетывать.
— Не ошибся?
— Не
— Нет, чем изобидиться, я тобой доволен, — заметил тот, снова наполняя рюмки. — Я не был.
— Теперь верю; говорю — погрешил.
— Да когда же это было?
— Говорю, в апреле! Тут вскорости еще, да почитай в тот же день, в городе, в гостинице, племянница тетку отравила. Княжна какая-то, сказывали.
— Шестова?
— Кажись так! Она, баяли, в монастыре за обедней в тот день была.
— А!!! — только мог сказать пораженный этой новостью Николай Ильич.
Беседа затем пошла своим чередом; слышались только рыболовные термины, шли рассказы об удачном и неудачном уженьи.
Графинчик был окончен, и Николай Ильич, оставив своего гостя ночевать на кухне, удалился в свой кабинет.
Несмотря на усталость от проведенного в беготне по городу дня и на выпитую в изрядном количестве водку, Петухов не мог заснуть. Сообщение Никиты Лаврентьева о встрече им Гиршфельда у монастырской рощи близ Т. после обедни, в день обнаружения преступления княжны Маргариты Шестовой, положительно жгло ему мозг. Он репортерским чутьем догадывался, что в этом обстоятельстве есть нечто очень важное.
Сбросив халат и юркнув под ватное, сшитое из ситцевых лоскуток одеяло, он потушил свечку и начал соображать. Он внимательно следил за газетными известиями о деле княжны Маргариты, так как знал отношение к ней своего благоприятеля — Николая Леопольдовича, для которого обделывал разные делишки среди купечества, и чуял его косвенное участие в этом деле, но ухватиться за малейшее доказательство не мог.
— Чисто сделано! — не раз со злобным восторгом повторял он, внимательно читая корреспонденции из Т. — Иголочки не подточить!
Вдруг, теперь, совершенно случайно, являлось доказательство, в день по его совершения у обедни в монастырской церкви, — припомнил Николай Ильич.
Он знал это из печатного обвинительного акта.
Но из того же обвинительного акта, а именно из приведенного в нем показания Гиршфельда, он помнил что последний, по его собственным словам, был задержан делами в Москве, и прибыл в Т. только с вечерним поездом, когда уже княжна со-зналсь и была арестована.
Несомненно, что он лгал в этом показании, а виделся с княжной утром около монастыря, но счел необходимым скрыть это свидание, что исполнил очень искусно, поручив кому-нибудь отправить из Москвы в Т. княгине Зинаиде Павловне телеграмму, полученную утром в гостинице «Гранд-Отель», уже после своего отъезда из Белокаменной. Значит он знал, что совершится преступление и был, следовательно, его соучастником. Иного вывода сделать было нельзя. Показание Никиты Ерша, вместе с показаниями его, Петухова, об отношениях Гиршфельда с осужденной молчаливой княжной, может не только запутать Николая Леопольдовича в неприятное для него дело, но даже привести его на скамью подсудимых и, смотря по ведению следствия, совершенно погубить. Внимательно, как уже мы сказали, следя за известиями о деле об отравлении княгини Шестовой ее племянницей, Николай Ильич, преследовал одну мысль, найти в нем хотя бы малейший намек на участие Гиршфельда и, опираясь на знание его отношений к подсудимой, сорвать с последнего денежный куш и начать на него издание собственной газеты, что было уже несколько лет заветною мечтою Петухова. Увы, такого намека в деле он, как мы видели, до беседы с Никитой, не находил. Теперь — дело другое.
— Приготовьтесь г. Гиршфельд раскошелиться… — радостно несколько раз повторил он, обсудив всесторонне важность принесенного Никитой известия, и заснул сном счастливого человека, твердо верующего в свою звезду.
Всю ночь снился ему милый его сердцу газетный лист, под которым красовалась подпись: Редактор-издатель Н. И. Петухов.
XI
Второй свидетель
На другой день в девять часов утра Николай Ильич подходил своей плавной походкой к роскошному небольшому домику-особняку, изящной архитектуры, с лепными художественными украшениями по фасаду, зеркальными окнами в одно стекло и шикарным подъездом. Дом этот находился на одной из улиц, выходящих на Арбатскую площадь, и принадлежал присяжному поверенному Николаю Леопольдовичу Гиршфельду. Смело нажал Петухов пуговку электрического звонка, и по лицу его разлилсь даже довольная улыбка от этой смелости.
«Знай наших!» — как бы говорила вся его непрезентабельная внешность.
— Дома? — спросил он отворившего ему лакея.
— Еще почивают-с.
— Я подожду, очень нужное дело.
Лакей, знавший Николая Ильича, впустил его.
Вскоре Николай Леопольдович проснулся и узнав, что его дожидается Петухов по важному делу, приказал позвать его в спальню.
— Что скажешь? — встретил он его, протягивая руку из-под одеяла. — Садись.
Петухов, пожав руку Гиршфельду, пододвинул стул к кровати и сел. Необычайная резвость Николая Ильича не ускользнула от внимания Николай Леопольдовича.
«Что с ним? Вид у него совсем торжествующей свиньи. Что-нибудь и тут неладно!» — промелькнуло в его уме.
«Что за вздор! И откуда у меня явилась такая подозрительность?» — остановил он сам себя.
— Дельце есть личное, так сказать, — почти шепотом начал, между тем, Петухов.
— Личное?
— Да-с, личное, заветное, можно сказать: давно я эту мечту лелею.
— На счет редакторства? — усмехнулся Гиршфельд, зная давно стремление к нему Петухова.
— Именно-с… — вздохнул тот.
— Зачем же дело стало? Если нужно похлопотать о разрешении, у меня есть рука, — устрою.
— Не одно-с это: в этом-то, я знаю, памятуя мою вам службу, вы не откажете. Хотелось бы газетку без предварительной цензуры сварганить, отголоском Москвы ее сделать, серой Москвы — массы, а то сами знаете, какие у нас теперь газеты мелкой-то прессы: одна вопросами о духовенстве всем оскомину набила, другая — приставодержательством беглых профессоров занимается и в большую играет, а третья, смех и грех, совсем либеральная шипучка, благо ее редактор заведение шипучих вод имеет; об остальных и говорить нечего — все можно забить и дело сделать ахтительное.
Николай Ильич даже захлебнулся от восторга. Николай Леопольдович улыбнулся, — подозрения его рассеялись.
— Так чего же не достает, чтобы сделать это «ахтительное» дело?
— Денег.
— И много на это надо?
— Да тысяч двадцать пять на первое время, — пять тысяч залогу за издание без предварительной цензуры, ну, да на первоначальные расходы, типография, бумага, сотрудникам, публикации…
— А у тебя много денег? — остановил этот перечень Гиршфельд.
— Какие у меня деньги? — с хлеба на квас перебиваюсь…