В третью стражу
Шрифт:
(2)
Татьяна вышла с Белорусской радиальной, прошла вдоль здания вокзала, остановилась у «Вставай страна огромная», с некоторым волнением рассматривая композицию: в центре дирижер, слева — оркестр и хор, справа — прощающиеся с солдатами жены и дети, на втором плане справа — строй солдат идущих с винтовками за плечами к дымящему чуть глубже паровозу.
Татьяна постояла минут пять и двинулась на перрон.
«Поезд номер двадцать один Москва — Прага отправлением в 23 часа 44 минуты, отправляется от второй платформы… нумерация с головы состава» — проинформировал по громкой трансляции уверенный женский голос. Поезд
Подивились, обмениваясь соответствующими комментариями, непривычной конструкции купе — двух- и трехместные, а полки одна над другой, и вещи под нижнее сиденье не сунешь, правда, напротив имелась специальная для вещей как раз и предназначенная полка. Проинспектировали шкафчики с зеркалом: пустой графин и два стакана — что по известным соображениям было верхом комфорта — и наличие воды в столике-умывальнике. Распихали вещи, повесили куртки — устроились, наконец, а тут и поезд тронулся.
Татьяне досталось купе «сингл» — такое же, как и остальные, только ехать она будет одна — «по должности положено». Девчонкам два двухместных. А вот ребятам айтишникам — соседнее, но уже трехместное, но это, как говорится, не страшно: парни молодые, не в обиде.
Расположившись, Татьяна достала телефон.
— Мам? Как ты там? А лекарство приняла? Да уже из поезда, как обещала. — Теперь не знаю когда позвоню… Ложись, спокойной ночи.
Дав отбой тут же выбрала следующий номер
— Олька! Привет, я уже в поезде. — Нет, только тронулись. — Не знаю как с роумингом будет, так что на всякий случай «в полночь у амбара» как и договаривались.
Убрав было телефон, Татьяна достала его снова и, подумав, набрала еще один номер.
— Грейси? — сказала несколько удивленно и тут же перешла на английский: — Это Татьяна из Москвы, еду в Прагу, решила поздравить вас с Новым годом, а то неизвестно как со связью будет, да и роуминг дорогой… — Да если можно…
И услышав наконец сквозь шум падающей воды знакомое «Привет Пятачок! Что случилось?» ответила: «Ничего, еду в Прагу встречусь там с Ольгой, ты ведь будешь звонить на Новый год, а как со связью будет неизвестно, еще перепугаешься, вот и предупреждаю. Да, тебе тоже здоровья и счастья в личной жизни!»
Татьяна улыбалась — настроение предпраздничного ожидания усилилось.
А минут через пять «соседи» зазвали ее на «стременную» — отметить отъезд коньячком или мартини по желанию, шампанское решили оставить на празднование завтрашнего каталическо-протестантского Рождества. Выпив пару глотков коньяку — с мороза оно и хорошо, Татьяна пошла спать, попросив ребят не сильно шуметь, но те и сами, долго сидеть не стали. Судя по долетавшим до нее звукам, они приняли еще по одной, сходили в тамбур — покурить, проведали девчонок и довольно быстро угомонились — день был длинный и суетный… Таня сама не заметила, как уснула. Впрочем, в поездах она всегда спала хорошо, как ни странно, и даже более того: любила в них спать в отличие от очень многих своих знакомых.
Утром, — а утро, если тебе не надо вскакивать спозаранку, начинается в поезде поздно — неторопливо, со вкусом попили чаю, перекусили в складчину кто что из дому прихватил, походили друг к другу в гости: кто, где и как устроился. Поболтали, в основном обсуждая программу экскурсий, а где-то в первом часу были уже в Бресте, тут и началась тягомотина… Заявились белорусские пограничники, попросили выйти из купе: осмотр на предмет наличия отсутствия оружия, наркотиков и прочей контрабанды, потребовали паспорта, и, забрав
После замены колесных тележек опять потянули на станцию, где благополучно вернули паспорта, и еще через чуть-чуть наконец тронулись по-настоящему. А там, глядишь, и граница… Но с польскими пограничниками, к счастью, формальности много времени не заняли, и устать не успели, а поезд уже стучит по польским рельсам, и хотя звук этот ничем особенным от русской или белорусской части пути не отличается, на душе от него как-то веселее что ль, — заграница. Ощущение, оставшееся в наследство от тех недалеких в сущности времен, когда для большинства граждан СССР пересечение границы являлось событием эпохальным.
(3)
От Франкфурта до Амстердама всего ничего: пятьсот километров. По любым меркам не расстояние, тем более по российским и даже по украинским. Казалось бы, чего проще — сел на вокзале в поезд, и через три-четыре часа, здравствуй, Амстердам! Но Виктор — такое дело — европейские поезда не любил. Не было в них той душевности, что отличает езду по железной дороге на постсоветском пространстве. Будучи в Европе по делам или на отдыхе, он всегда брал в ближайшей к месту прибытия прокатной конторе автомобиль и дальше следовал по собственному расписанию.
Вот и в этот раз, он взял в Херце небольшой хетчбек, единственным достоинством которого, кроме невысокой арендной платы, был просторный салон. Из Франкфурктского хаба до Неймегена, где жил один из местных контрагентов — надо был Федорчуку шепнуть мужику пару слов с глазу на глаз, раз уж такая оказия случилась, — а потом можно и в Амстердам на встречу со старыми, во всех смыслах, друзьями.
Лента А-2 — а дороги у буржуев не чета нашим: «хош езжай, а хош лети!» — уже начала разматывать пунктирами дорожной разметки недолгие километры до Амстердама. Пятьсот километров, пять часов, а может и четыре, да полчаса в Неймегене. Детский сад! Виктор включил музыку, которую последние пару лет неизменно возил с собой в небольшой коробочке плеера, совместимого с автомагнитолой.
«Я с детства любил открытые пространства, Музыку для всех и обеды в столовой. Я вырос на почве любви и пьянства, Как это ни странно живой и здоровый…»«Случайная» песня царапнула сердце. Выбор плеера не падал на неё уже с полгода. Дуэт, исполнявший песню, да и поэтесса — автор стихов были почти ровесниками Виктора, и «чувство» некоторых вещей у них совпадало до боли, до дрожи…
«Я вырос на почве искусства и бреда. Под ругань соседей, под звон трамвая, Под знаком собаки и велосипеда, И вкус газировки был слаще рая…»Питерский двор-колодец, вечно облезлое парадное, источенный водой наводнений и временем поребрик, отделявший узкий тротуар от улицы. Арка подворотни — верное укрытие от августовских ливней, не только для людей, но и для крыс. Лет в шесть, тогда ещё Витька (за имя «Витенька» мог и в драку полезть) как-то, раз почти два часа пережидал небесное «недержание» под такой вот аркой в компании двух отъевшихся в подвале соседнего продуктового магазина серо-ржавых тварей. Нежелание мокнуть сперва оказалось сильнее страха, а потом осталось только оно.