В трущобах Индии
Шрифт:
Это пела Мари. Сердар остановился взволнованный и дрожащий и стал прислушиваться. Она пела старинный бургундский романс, трогательная мелодия которого так часто убаюкивала его в старинном замке Морвен, где он родился.
О нежная сестра кустарников цветущих, Боярышник чистейшей белизны, Вдыхая аромат твоих цветов душистых, Склоняюсь пред тобой… Мой трепет слышишь ты?
И мелодичный, нежный голос девушки разносился по морю среди ночной тишины, каплю за каплей вливая в душу Сердара волнующие его воспоминания.
Последний звук замер уже давно, а Сердар все еще
— Скажи Нариндре, что я прошу его сойти ко мне вниз.
Пять минут спустя тяжелая портьера, скрывавшая дверь, откинулась, и вошел махрат; приложив руку к сердцу, он склонил голову, как это делают обыкновенно туземцы, приветствуя своих близких друзей.
— Сагиб желал меня видеть? — спросил он.
— Да, мой честный Нариндра! Ты мне нужен для одного из самых важных обстоятельство моей жизни… Садись, и поговорим с тобой.
Махрат сел на циновке против своего друга. Долго, несколько часов подряд говорили они между собою, говорили тихо, хотя знали, что никто не услышит их, но в таких торжественных случаях голос действует заодно с мыслями, которые он передает…
Когда Нариндра вышел из каюты Сердара, его красные сверкающие глаза ясно показывали, что он был взволнован и плакал, а нужно было, я думаю, сильное волнение, чтобы заставить плакать сурового махратского воина. Выходя, он судорожно пожал руку своего друга и сказал:
— Брат, успокойся… мы его спасем!
Все спокойно спали на борту «Дианы», кроме первой вахты. Барбассон-Шейк-Тоффель держал маленькое судно на военном положении, и араб, исполняющий обязанности старшего офицера, спокойно прохаживался по возвышенному юту, когда часовой на мачте крикнул:
— Парус направо впереди!
Барбассон, спавший всегда одним только глазом в своей каюте на палубе, какие бывают на пароходиках, плавающих в тропических морях, соскочил мгновенно с койки… но не успел он переступить за порог двери, как послышался вторичный крик:
— Парус слева позади!
— Клянусь бородой Барбассонов! — воскликнул капитан. — Вот мы и влопались! Пари держу, что попали в самую середину английского флота.
— Парус слева впереди! — продолжал бесстрастный голос матроса.
Барбассон бросился на ют с биноклем в руке и стал считать, один… два… три… четыре… пять.
А матрос продолжал снова:
— Парус направо позади!
— Пять… — говорил Барбассон, — пять… посмотрим! Будет, наверное, и шестой, надо пополнить полдюжины… вот он и есть направо… из всех шести… он меньше других, это визо… он вместо шпиона у эскадры. Вот они, мои голубчики, только шесть английских судов, и мы посреди них. Чем не игра в шары! А мы, так сказать, юла*, и все будут метить в нас. Пусть пятьсот девятнадцать дьяволов разорвут меня на части, если на этот раз все мы еще до следующего восхода солнца не будем болтаться на реях адмиральского судна… Что вы скажете, генерал? — обратился Барбассон к своему другу Барнету, который случайно не спал и вышел на палубу подышать свежим воздухом.
></emphasis >*
— Тебе это лучше знать, чем мне, — отвечал Барнет, — профессия моряка единственная, которою я так мало занимался, что положительно не имею никаких сведений по науке мореплавания, чтобы в достаточной мере определить шансы, которые дают нам возможность скрыться.
— Шансов никаких, дяденька-с! — сказал капитан. — С теми разбойниками, из каких состоит наш экипаж, без документов, с Сердаром на борту, дело наше ясно.
— Как! Без документов?
— О, нет! У нас есть разрешение султана Маскатского, нашего, так сказать, патрона; но, понимаешь, шхуна из Маската пахнет ведь пиратами, корсарами, невольничьим судном, всем, чем хочешь, а потому лучше ее не показывать: нас только скорее повесят, и без всяких объяснений… Видишь, они еще не заметили нас, ибо наши мачты ниже чем у них, да и паруса у нас не распущены, а наши мачты ночью показались бы спичками, даже и в их подзорные трубы… Они идут эскадрою в две линии по направлению к Бенгальскому заливу… первые суда прошли мимо нас, не обратив на нас внимания, но скоро наступит день, и тогда берегись!.. Надо будет показать наш флаг, а раз у них мелькнет какое-нибудь сомнение, сейчас шлюпку в море и выстрел из пушки… это чтобы мы остановились — и с полдюжины этих английских омаров обыщут все у нас с палубы до трюма… Ну, а там дальше дело наше ясно, говорю тебе, товарищ!
— Я американский гражданин, и хотелось бы мне посмотреть…
— Та… та… та! Американец ли, поляк, пехотинец, англичане на море смеются над всеми и знать никого не хотят… А что если разбудить Сердара, мой милый Барнет, дело-то стоит этого… Смотри туда! Вон первый луч солнца окрасил уже горизонт… минут через десять они насядут на нас.
Когда Сердар вышел на палубу, солнце начинало уже показываться и огненный диск его выдвигался из-за волн. Английская эскадра заметила шхуну, сомкнула ряды и подняла флаг, приглашая этим авантюристов поднять и свой.
— Что делать? — спросил Барбассон.
— Ничего, — отвечал Сердар, всматриваясь в даль.
— И скорее делу конец, — отвечал Барбассон, сопровождая свои слова громким хохотом.
Сердар продолжал всматриваться в море и тихо бормотал про себя:
— Они сами захотели этого, тем хуже для них… не я искал их.
Затем резким голосом добавил:
— Оставьте нас одних с капитаном. Все на нижнюю палубу!
Англичане, видя, что приглашение их остается без ответа, выстрелили из пушки холостым зарядом.
— Барбассон! — сказал Сердар с волнением. — Я беру на себя командование судном… вы честный малый и умеете повиноваться так же, как и приказывать.
— Это большое одолжение для меня, я не знал, что делать.
— Мне некогда заниматься теперь объяснениями, каждая минута дорога. Достаточно сказать вам, что менее чем через полчаса не останется ни одной доски, ни одного кусочка паруса от этой великолепной эскадры.
Барбассон пристально взглянул на него и подумал, что он сошел с ума.