В ту ночь, готовясь умирать...
Шрифт:
Страх исказил лица «гостей». Их затравленные взгляды были прикованы к раскаленным концам длинных щипцов… Неужели эта женщина задумала их ослепить?
— Нет, лучше убейте! — прохрипел Навруз.
Сибхат невольно рассмеялась:
— Так вы решили, что я собираюсь расправиться с вами с помощью этих щипцов? Вот уж правда: каждый судит по себе. Что ж, было бы неплохо поставить на вас клеймо, как на скотине. Но это в другой раз, если станете распускать свои языки… А сейчас убирайтесь вон.
Долго потом смеялись Осман и Сибхат, вспоминая перепуганные лица Навруза и Сапара. Вот уж «герои»-мужчины…
Прошло
Сибхат закончила училище, и они вернулись в аул. Здесь давно уже не было ни Навруза, ни Сапара; говорили, что они перебрались на какой-то далекий хутор.
Сибхат работала в школе взрослых — ликбезе, а Османа взяли на работу в сельсовет — глашатаем. Теперь он не был застенчивым, наоборот — стал речистым и находчивым. Два раза в день он, сложив рупором руки, сообщал людям новости с высокого минарета, и за это его прозвали советским муэдзином. В десять часов утра и в шесть вечера, преодолев сто семнадцать ступенек минарета, он оповещал сельчан о предстоящих работах, о решениях сельсовета и райсовета. А иногда он включал в эти известия и разные случаи из жизни аула — и смешные, и горькие: у такого-то вчера волк зарезал любимого ишака, в честь чего хозяин сочинил горькую песню-плач; в такой-то семье, вопреки ожиданию мужа, родилась дочь и назвали ее Кис-Таман, что значит «хватит девушек»; вчера в аул прибыл бравый лудильщик и остановился у своего кунака, что живет неподалеку от крепостной башни; в сельский магазин привезли конфеты в бумажной обертке и первую даргинскую книгу стихов. Новостей бывало много, самых разных, люди привыкли к голосу Османа и в те дни, когда он не ораторствовал с минарета, шли к его сакле.
В общем, все было хорошо под небом сирагинским. Росли дети, набирались знаний в школе, даже мулла послал свою дочь учиться, о чем и возвестил глашатай Ооман. Менялась вокруг жизнь, менялись люди, перестраивались аулы, расширялись дороги, и по ним проехали первые машины. Появились первое кино, первый детектор с наушниками, первое радио — «говорящая тарелка», союз безбожников, МОПР, «ворошиловский стрелок», трудодни. Заработал — получай, не заработал — нечего руку протягивать.
Сыновья мерили отцовские папахи, надевали отцовскую обувь. Дочери заглядывали в материнские сундуки и прикидывали, идут ли им праздничные наряды. Ну что ж, очень хорошо! Надо в пекарне хлеба побольше заказывать, музыкантов надо предупредить. Осень будет щедрая, на славу! Осенью будем играть свадьбы!..
А пришла беда. Черная весть, на черных крыльях, в черной бурке, на черном коне по горам, по ущельям разнеслась во все стороны — война! Нет, не такую ожидали невесту для своих сыновей…
Проводил и Осман своих близнецов — Гасана и Гусейна, статных, крепких, смелых, но еще безусых. Через некоторое время и сам ушел — вступил добровольцем в Дагестанский кавалерийский эскадрон.
А враг подступал уж к Салатавским горам. У Моздока сражался на рельсах бронепоезд «Комсомолец Дагестана», горели нефтяные амбары на холмах Малгобека, бомбили Грозный и Махачкалу.
Горцы-старики точили кинжалы и сабли, у кузни подковывали лошадей, проверяли седла — жили, как говорится, одной ногой в стремени.
То там, то здесь, на больших дорогах появлялись вражеские лазутчики, провокаторы и диверсанты, прошедшие особые курсы в фашистских школах. Для борьбы с ними в районах и в крупных населенных пунктах создавали истребительные отряды из женщин и стариков. Таким отрядом в горах Буртау-Шурми командовала Сибхат Карчига, и Указом Президиума Верховного Совета она была одной из первых награждена Почетной грамотой и денежной премией в тысячу рублей за активную борьбу с врагами и проявленное при этом мужество и геройство.
Немецкие лазутчики и предатели не могли найти себе приют в аулах и жили в лесу, в пещерах. Небольшая группа диверсантов попала в засаду, организованную Сибхат Карчигой, и была уничтожена. Трое сдались, сложили оружие — нужно было видеть их физиономии, когда они узнали, что их одолели женщины.
Но вслед за этим успехом для Сибхат Карчиги наступила полоса неудач. Преследуя в горах Буртау-Шурми вражескую группу, она чуть сама не попала в засаду — тогда отряд потерял троих бойцов.
Вскоре Сибхат встретила двух женщин из далекого хутора, которые спустились в долину Таркама, чтоб на скошенных полях собрать колоски. По пути женщины смололи зерно на мельнице и уже с мукой возвращались домой. Но в ущелье Шинка-Шири бандиты отняли у них все.
Вообще, эти «лесные люди», как их называли, не гнушались ничем — грабили, угоняли колхозных овец, отбирали почту, убивали активистов. Это именно в ущелье Шинка-Шири четвертовали управляющего районным банком орденоносца Паппая и вырезали на его груди звезду, издевались над школьницей из Конгожи, угнали табун лошадей с альпийских пастбищ.
— Это не люди, а звери, будь они прокляты! — причитали в отчаянии горянки.
— Двоих я узнала… — проговорила одна, все еще дрожа от пережитого страха. — Я прятала свое лицо, они бы меня не отпустили, если б и они меня узнали…
— Кто они? — перебила Сибхат Карчига.
— Ой, нет, нет, нет…
— Образумьтесь! — закричала Сибхат Карчига. — Вас грабят, последний кусок хлеба отбирают, а вы боитесь их назвать?!
— Будь они прокляты, да не смилостивится над ними небо, да покарает их божий гнев!.. Это были Навруз и Сапар.
Теперь Сибхат Карчига сама целыми днями просиживала в укрытии в ущелье Шинка-Шири. Наконец выследили их, когда они через Чертов Мост направлялись на ночлег.
В тот день их было шестеро — в бинокль Сибхат Карчига видела каждого в лицо. С ужасом разглядела она, что среди этих людей — Осман.
«Нет, нет и тысячу раз нет! — закричала она мысленно. — Мой муж на войне!..» Да, да, Осман Акбаров добровольцем пошел на войну, об этом и в газете писали. Из-за плоскостопия его долго не брали, но он добился своего. Она сама его за аул провожала! Что ему делать вместе с Наврузом и Сапаром?! А это действительно они! Вооруженные до зубов, обвешанные гранатами, опоясанные патронными лентами. Они, те самые, что напали на нее тогда, у мельницы.
Сибхат с трудом поднялась. Руки еле держали винтовку, и она перекинула ее через плечо. Бинокль на груди, казалось, тоже потяжелел и клонил к земле,