В ту ночь, готовясь умирать...
Шрифт:
Глухим забором отгородил свой тихий, как могила, особнячок Тавтух Марагинский от шумного, до глубокой ночи освещенного домика Кичи-Калайчи. Студентки республиканского университета готовятся к зачетам, пишут курсовые… И опять-таки люди слышали: Кичи-Калайчи ни копейки не брал со своих постояльцев.
— Эта дешевизна им в три дороговизны обходится! — клокотал Тавтух. — Бескорыстный! Он же эксплуатирует чужой труд! Маляры — свои, поломойки — свои, кухарки, прачки — все бесплатно имеет! Вот вам и бессребреник!.. Все они такие!
Кичи-Калайчи вдруг остановился перед арыком с весело журчащей водой, который молодые легко перепрыгивают, оглянулся с улыбкой и, поплевав на ладони, несколько раз присел, готовясь к прыжку. Под смех окружающих, его на лету подхватили оба милиционера под мышки и поставили на ноги на другом берегу.
Старик благодарно поклонился и сказал свое любимое изречение:
— Вы думаете, во мне керосин кончился, уже фитили догорают? Нет, нет, уважаемые, кое-что еще булькает в керогазе. Эй, ты, Тавтух Марагинский, спрячь-ка в бороду свои пластмассовые зубы!
Заметил-таки Кичи-Калайчи своего соседа.
Тавтух запнулся и, как сатана, провалился в винный подвал, благо каждая его ступенька известна Тавтуху до последней щербинки.
А ведь был, был и у Тавтуха свой «золотой век»; даже Кичи-Калайчи довелось однажды к нему обратиться. Правда, Тавтуха-начальника он не застал. Кичи-Калайчи пошел на второй день, и опять его не было. Третий, четвертый, пятый день — нет Тавтуха на месте!
Секретарша — да, да, у Марагинского была премиленькая, правда хромая на одну ногу, секретарша — отвечала всякий раз:
— Только что был, вышел!
На шестой день явился Кичи-Калайчи к Тавтуху и, конечно, опять не застал его. Тогда он вынул из кармана медный колокольчик на ремешке и протянул секретарше:
— Передай, пожалуйста, вот это начальнику.
— А зачем начальнику колокольчик? — недоуменно спросила девушка.
— Пусть вешает на шею, доченька, — объяснил Кичи-Калайчи. — Понимаешь, у нас такой колокольчик вешают на шею быкам да буйволам. И по звону находят их. Когда начальник твой повесит на шею колокольчик, авось и я узнаю по звону, где он бродит…
«Попался, добряк! Есть правда на земле!..» — с удовлетворением думает Тавтух, медленно ощупывая ногами каждую ступеньку, ведущую из подвальчика на улицу.
Давно уже скрылся из виду Кичи-Калайчи и сопровождающие его блюстители порядка, а люди обсуждали случившееся, терялись в догадках, но никак не могли поверить, что этот добропорядочный старик способен на преступление.
В нашем краю Кичи-Калайчи знали многие — не на каждой улице живет участник двух мировых войн, трех революций, герой Цусимского сражения. Как живую легенду его нарасхват приглашали на пионерские сборы и комсомольские слеты, на проводы призывников и торжественные собрания в честь знаменательных дат.
Безотказный старик, он и в свои годы не утратил слуха к чужому горю. Каждое лето работал в саду пригородного курорта, где крепкими, как бульон, серными ваннами излечивают немощи телесные. А духовные? Разве от них меньше страдают, чем от ревматизма или отложения солей? Нет, не зря врачи курорта прозвали Кичи-Калайчи «наш психотерапевт» — так хорошо он может утешить опечаленного больного, выразить сочувствие, а главное, вырастить цветы надежды в душе, опаленной хворью.
…Его взяли вчера.
Его зовут Кичи-Калайчи из Кана-Сираги.
Во многих домах в тот вечер говорили о старике. Высказывали самые разные догадки и приходили к одному выводу: чужая душа — потемки, фонариком может высветить ее только милиция.
И никто из соболезнующих, сидя за вечерним жиденьким чаем вприкуску, в своих спорах и догадках даже и близко не подошел к тому, что произошло на самом деле. А случилось такое… Но давайте не торопить события. Не зря же сам Кичи-Калайчи говорит: «Чтоб шумел камыш, кто нужен? Ветер!»
Глава первая
О том, как в душе старика в черкеске случайная идея стала переходить в убеждение о необходимости помочь влюбленным
А все и началось с ветра. Был ясный осенний полдень.
Почтенный Кичи-Калайчи с утра успел сдать заявку на тридцать саженцев грецкого ореха и убедил директора питомника, что больных лечат не только серными ваннами, но и розами. Крупными чайными Кичи-Калайчи задумал обсадить танцевальную площадку, а мелкие центрифольные, на штамбах, протянуть между летними павильонами с тенистыми террасами.
— На голую землю окурок сам летит, а на розовый куст?..
Директор питомника согласно кивнул головой. Он любил старика.
Ах, кем только не был на своем веку Кичи-Калайчи! Пастухом и каменщиком, солдатом и партизаном, «сельсоветом» и пахарем, доил коз и овец, колол дрова для школы, косил сено, сочинял н пел свои песни, играл на зурне и на свирели… Но главная профессия — лудильное дело, и не зря ему дали имя Кичи-Калайчи, что значит Бравый Лудильщик. Его помнят и в Закаталы, и в Алазанской долине, и в заоблачном Куруше; помнит его и Майкоп, — словом, нет аула или города на юге, где бы старик не имел кунаков.
Понятливым оказался директор. Придерживая заявку левой рукой в черной перчатке, правой дописал все, что просил садовник, уже такой старый, что вряд ли увидит, как будет цвести грецкий орех… А вот розы, пожалуй, еще при нем войдут в силу.
До прихода курортного автобуса времени оставалось много, и Кичи-Калайчи пошел побродить по городскому парку. Долго стоял возле детской площадки: интересно же посмотреть, как трехлетний «водитель» впервые садится за руль крохи «Москвича», забирается в космическую ракету.