В тундре
Шрифт:
"Не унывай, солдат! Все в порядочке будет..."
"Ну, что ж, - подумал Ваня.
– Может, она людей приведет. Только навряд ли... Не успеет".
И все-таки мысль о том, что за ним могут прийти, могут найти и подобрать его, радовала и согревала Ваню.
Теперь он боролся с дремотой, со слабостью. Только бы не заснуть, не потерять память, не прозевать минуту, когда за ним придут. Но время шло, а слабость одолевала его. Под снегом он согрелся и, когда согрелся, вдруг опять почувствовал острую боль в левом плече. Боль была такая сильная, что на какое-то время Ваня опять потерял память. После этого он еще несколько раз впадал в забытье, просыпаясь, с трудом открывал глаза и видел только синевато-белый морозный пар, идущий от его лица, да звездочки-снежинки, повисшие на ресницах, крохотные серебряные звездочки, на которых блестел, отражаясь, радужный лунный свет. Но слух у Вани был чутко насторожен, даже во сне и в забытьи он слушал и ждал. И вот - через час или через минуту - он очнулся, услыхав, как что-то заскрипело по снегу. Он застонал, хотел поднять голову, но уже не мог поднять ее даже на полсантиметра.
"Едут... за мной, - понял Ваня.
– На санях едут".
Деревенское ухо его сразу же угадало, что это не лыжи, а сани, и не какие-нибудь легкие салазочки, а настоящие ездовые сани, подбитые железом. Он лежал и слушал, и вдруг ему показалось, что сани удаляются, что скрипят они уже не так весело и не так громко.
"Уйдут", - похолодел Ваня и хотел крикнуть, хотел позвать людей, но и тут вспомнил о немцах и не крикнул.
А сани уже не скрипели.
"Ушли", - решил Ваня. И не успел подумать об этом, как услыхал над головой у себя знакомый заливистый собачий лай.
Давешняя рыженькая белогрудая лайка бегала возле него и радостно лаяла, будто звала кого-то.
"Привела", - подумал Ваня. И, собрав остатки сил, он приподнял голову и крикнул:
– Товарищи! Братцы! Тута я!..
Никто не ответил ему. Он подождал и еще раз крикнул:
– Ребята! Товарищи! Я здесь!
Но и на этот раз никто не откликнулся, никто не шел на его зов. А рыжая собака тем временем бегала вокруг, суетилась, будто примеривалась к чему-то. Потом в глазах у Вани замелькали снежные хлопья. Тело его опять царапали проворные собачьи лапы. Лайка откапывала его, сдирала с него снежное одеяло. А когда откопала, снова исчезла куда-то, и не успел Ваня испугаться и подумать, что опять он останется один, как снова заскрипели полозья. Четыре огромные собаки, лопарские овчарки, как их называют на Севере, впряженные двумя парами, тащили за собой низенькие санитарные санки. Впереди овчарок бежала и указывала им дорогу рыжая лайка. Превозмогая боль, Ваня поднял повыше голову. Он искал глазами: где же люди? Но людей не было.
Он плохо запомнил, что с ним было дальше. Подкатили к нему санитарные сани-носилки. На санях лежал большой овчинный тулуп. Рыжая лайка, которая была у собак за командира и за кучера, бегала и звонко, по-начальнически тявкала, отдавая какие-то приказания. Санки то отъезжали, то приближались, пока не подошли вплотную к раненому. Тогда рыжая распахнула тулуп, вскочила на сани и, вцепившись зубами в капюшон Ваниного маскхалата, стала втягивать раненого на санки. Потом, когда Ванина голова оказалась на тулупе, рыжая подбежала с другой стороны, нырнула под Ванину спину и стала вкатывать его на тулуп, пока и ноги его не очутились на санях. Тогда она ловко и заботливо, как добрая медсестра, прикрыла его тулупом, что-то протявкала, и те собаки, что были за лошадок, натянули постромки и тронули. От толчка тулуп распахнулся - и Ванина рука упала в снег. Рыжая на ходу подбежала, подхватила руку, вскинула ее на Ванину грудь, поправила тулуп. Санки помчались, полозья заскрипели, голова у Потапова закружилась, он опять провалился куда-то, потерял память...
А когда очнулся, было светло и тепло. Где-то высоко мигала электрическая лампа в белом колпаке. И все вокруг тоже было белое - и потолок, и стены, и подушка под Ваниной головой. А рядом на стуле сидел человек в белом халате и в белой докторской шапочке. Он держал Ваню за руку и шевелил губами.
– Ну, вот, - сказал он, увидев, что Ваня открыл глаза.
– Наконец-то! Очухался, дядя?
Ваня облизал губы, хотел сказать, но не сказал, а прошептал едва слышно:
– Живой?
– Живой, Иван Потапов, живой. Не сомневайся. И даже руку, имей в виду, не будем резать. В самый раз тебя спасли. А пролежи ты еще полчаса на морозе, и был бы ты у нас однорукий инвалид. А теперь - полный ажур.
Ваня хотел спросить, кто его спас, но почему-то не спросил, постеснялся. Он сразу вспомнил все, что с ним было в тундре, но теперь ему казалось, что все это было не на самом деле, а во сне или в бреду.
В тот же день под вечер зашел его навестить ефрейтор Андронников. И от Андронникова Ваня узнал, что спасла его собака Майка Младшая, специально натренированная на розыск и вынос с поля боя раненых бойцов. Это она принесла Ване санитарную сумку, она же привела упряжку лопарских овчарок и вывезла Ваню в расположение наших войск.
– Мы же тебя, тёпа этакий, три с половиной часа искали, - рассказывал Андронников.
– Главная беда - след запорошило. Тут хоть с фонарем ищи - не найдешь. Если б не Майка - каюк тебе.
– А вы кричали?
– спросил Ваня.
– Кричали.
– Я слышал.
– Что ты слышал?
– Слышал, как вы кричали.
– Так чего ж ты, мочалка этакая, молчал, если слышал?
– Боялся, что это не вы, а фрицы ходят.
Ефрейтор подумал, похмурился и сказал:
– Правильно действовал.
От Андронникова же Ваня узнал, что его, как и остальных разведчиков, командование за поимку "языка" представило к награде. Ваню это, конечно, порадовало, но думать об этом долго он сейчас не мог. Помолчав, он спросил, можно ли ему будет навестить собаку Майку.
– А что ж... Почему? Валяй. На выписку пойдешь - и заходи. Они тут же, кажись, при медсанбате находятся, эти собачки. Что - спасибо ей сказать хочешь?
– усмехнулся Андронников.
– Да, хочу, - сказал Ваня и покраснел как маленький.
В госпитале ему пришлось пролежать еще двенадцать дней. Все это время он думал о Майке. И думал о том, как он с нею встретится.
От каждого завтрака и ужина Ваня откладывал и прятал в коробку из-под табака кусочки сахара, печенья и шоколад. С этой картонкой, перевязанной обрывком бинта, он и отправился, сразу же после выписки, навещать Майку Младшую.
Он не застал ее. Ему сказали, что собака ушла с проводником на учебную тренировку. Ваня решил подождать. Сняв шапку и расстегнув полушубок, он сидел на ступеньке крыльца, грелся на весеннем солнце, слушал, как урчит в водосточной трубе вода и как возятся, притворно сердито рычат за невысоким дощатым заборчиком молодые служебные собаки.
Наконец хлопнула калитка, и Ваня увидел Майку.
Натягивая поводок, рыжая собачка устремилась в угол двора, где лежало перевернутое, изгрызенное собачьими зубами деревянное корытце. Вел Майку, почти бежал за ней, проводник, густобровый человек в кожаной куртке.
– Майка, фу!
– закричал он на собаку и, повернувшись к Ване, строго спросил:
– Вы к кому?
– Я - к ней, - сказал, поднимаясь, Ваня.
– Фамилия?
– Потапов.
– А, - равнодушно сказал проводник.