В твоем плену

– Я должна увидеться с ним. Должна, должна… Я хочу понять, - повторяю вслух все громче, твердя одну и ту же мантру, как ненормальная.
– Я хочу знать почему. Почему он так со мной?!
– голос срывается на крик, и, испугавшись звука, я ненадолго замолкаю.

Дождь такой сильный, а небо полностью затянуто тучами, и на плохо освещенной дороге к его дому я почти ничего не вижу. Утопленные фары "Челленджера" не справляются с кромешной темнотой и плотностью дождевого потока. Дворники работают

на полную, но этого недостаточно, и мне кажется, что я еду очень-очень медленно, буквально ползу по малознакомой улице, а мне хочется добраться к нему как можно скорее.

Я больше не могу ждать!

Наплевав на все - ну убьюсь и убьюсь, мне терять нечего, - безрассудно давлю педаль в пол, и через пару минут, наконец, вижу размазанный квадратик света впереди. Это ОН! Это может быть только он!

Еще ускоряюсь и почти сразу торможу с легким заносом у обочины. Свет горит на втором этаже. Сердце замирает - в этой комнате жила я…

Вбегаю на крыльцо, жму на дверной звонок и вся превращаюсь в слух - жду звука шагов на старой скрипучей лестнице, но его нет. Он не слышит? Или не хочет меня впускать?

Но я не уйду! Ему придется меня выслушать!

Я снова звоню и снова слушаю - тишина.

Давлю на звонок и не убираю палец с кнопки. Звоню без остановки минуту, две, три… Срываюсь и начинаю колотить руками по двери, кричу:

– Сойер, впусти меня! Открой. Я хочу поговорить. Я все равно не уйду. Сойер!

Но и на мои крики он не появляется.

Закрадывается мысль, что он уехал, что он не здесь, а свет просто забыл выключить. И мысль эта лишает меня последних сил.

– Пожалуйста, Сойер. Я хочу поговорить, - шепчу сквозь слезы и прислоняюсь спиной к косяку.

Обессиленно сползая на пол, видимо, задеваю локтем дверную ручку, та опускается, и - дверь была не заперта - я падаю в прихожую.

В доме тьма еще более зловещая и вязкая, чем на улице. И тишина.

Тишина, которая давит на уши и оглушает.

Липкий страх сковывает движения.

"Почему дверь открыта, а никого нет?" - вспыхивает в голове ядовитая мысль.

И кажется, что от испытываемого ужаса я не смогу пошевелиться, но тут же вскакиваю и взлетаю по лестнице, перескакивая через ступеньки. Толкаю дверь в свою бывшую комнату и…

Вижу его. Он сидит за столом и смотрит прямо на дверь.

На меня.

Первой эмоцией было облегчение. Шквальное. Сногсбивающее.

Но следом тут же накатывает удивление и… обида. Потом снова жуткий страх. И неуверенность. А в голове стучит вопрос: "зачем я пришла?"

Ноги мне отказывают, я с трудом удерживаю равновесие, но четко осознаю, что падать перед ним мне нельзя. Нельзя показать ему свою слабость. Я должна быть сильной. Ради себя, ради него… Ради нас.

Замерев в дверном проеме, смотрю на него. Любимого, родного, но такого чужого сейчас.

Взгляд Сойера не меняется, в нем то же равнодушие. И предупреждение. Но он молчит.

И я не произношу ни

слова, хотя столько всего хотела сказать, когда мчалась сюда как безумная.

Тишина становится невыносимой, и когда я уже не могу больше смотреть в его пустые глаза, усилием воли заставляю себя сделать шаг вперед.

– Не входи, - слышу приказ, отданный безжалостным грубым голосом.

Его голосом.

Я слышу его впервые за эти бесконечные… одну неделю? Две?..

Вздрагиваю от окатившего меня холода. Он не может так говорить. Мой Сойер не может так говорить со мной. Это неправда!

Я делаю еще шаг.

Он рявкает зло:

– Стой, где стоишь! Ни шагу больше!

– Но… почему?
– слабым голоском выдавливаю из себя, все еще не понимая.

– И у тебя хватает наглости спрашивать почему?
– глаза, полыхающие гневом, ненавистью и ледяным презрением, сужаются.

– Сойер, пожалуйста… Я… не понимаю. Что изменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз? Тогда ты сказал, что любишь меня. Ты солгал?
– знаю, что выгляжу жалко, и презираю себя за это, но я останусь и буду спрашивать, пока не узнаю все.

Он смотрит на меня, не мигая, словно пытается прочесть что-то в моих глазах и, моргнув, боится пропустить что-то важное.

Я встречаю его взгляд открыто и бесстрашно. Я знаю, я уверена, что в нем нельзя увидеть ничего, кроме тотального обожания и преданности.

Он едва заметно усмехается и качает головой.

– Подлая сука, - еле слышно цедит сквозь зубы или мне это показалось?

Нет, он не может. Не может так говорить или думать. Я наверняка ослышалась.

– Что?..
– переспрашиваю жалобно, но в тот же миг понимаю: он знает.

Дыхание у меня перехватывает, но ничем больше я не выдаю своего состояния. И мимика лица, и язык тела, и выражение глаз - все под контролем.

Он оценивает мою выдержку циничной ухмылкой.

– Это ты, - говорит прямо и хлестко, как щелкает плетью.
– Я знаю, что это ты. Я вижу, что это ты.

Я никак не реагирую, и он замолкает, а после паузы тихо, без злобы, спрашивает:

– Как ты это сделала? Как тебе удалось?
– и еще тише, горячным шепотом: - Как ты могла?!

– Раиска? Ты откуда здесь?

Морщусь – русским именем меня давно никто, кроме деда и младшего братца, не называет. И если первый делает это потому что мое приобретенное американское имя для него все равно что ругательство, то второй вспоминает, что я урожденная Райка, только когда хочет меня позлить. Сейчас, казалось бы, не та ситуация – площадка у ворот «Рикерс» не кишит желающими встретить его и заключить в объятия после четырехлетнего заключения. Не кишит настолько, что тут только одинокая я, и ему следовало быть поприветливее, но когда Хайден поступал умно? Точно не в последние годы, иначе не оказался бы за решеткой.