В якутской тайге
Шрифт:
Вострецов поинтересовался у пленных, сдастся ли Пепеляев в плен добровольно. По общему мнению выходило, что сдастся. Все же белогвардейцы предложили взять в Аян письмо от них, а также прихватить полковника Варгасова, лично знакомого Пепеляеву. С этим Вострецов согласился.
Через несколько дней пароход «Индигирка» с красным отрядом отправился в порт Аян. На берегу толпились смуглые камчадалы, приветливо махая шапками отъезжающим красноармейцам.
Из Аянской бухты исчезли остатки потемневшего льда, и у берегов снова загуляли игривые волны. Кончилась весна. Наступало северное лето с прозрачными белыми ночами. Удивительно красивы эти ночи! Своим волшебным, бледно-дрожащим
На исходе ночи 17 июня, когда на землю лег предрассветный густой туман, Аян был разбужен тревожными криками. Не успели пепеляевцы опомниться, как оказались захваченными отрядом Вострецова.
Красные высадились в шестидесяти верстах севернее Алдомской бухты. По пути они ликвидировали на реке Нячи банду Рязанского, а через три дня уже вошли в Аян.
Одним из первых был захвачен сам Пепеляев. Разбуженный криками, он намеревался выскочить из дому и поднять в ружье комендантскую команду, но у дверей его задержал Вострецов. Красный командир предложил генералу сдаться в плен, сообщив, что сопротивляться все равно бессмысленно.
Вместе с Вострецовым находился и полковник Варгасов. Он подтвердил, что весь охотский гарнизон уже сдался. Немного подумав, Пепеляев сдался.
Почти вся дружина последовала примеру своего командующего. Не сдались только десятка три белогвардейцев с полковником Андерсом во главе. Они ушли в тайгу, намереваясь пробраться в Приморье, а оттуда за границу, но в пути были уничтожены местным населением. Самого Андерса захватили живым и передали советским властям.
…Мерно раскачиваясь на волнах и оставляя за собой клубы черного дыма, «Индигирка» спешила во Владивосток с пленной «сибирской добровольческой дружиной». Светило яркое летнее солнце, грелись и нежились в его ласковых лучах зеленовато-изумрудные воды Охотского моря. Медленно накатывались гладкие волны, с шумом разбиваясь о скалистые берега…
Вот и Владивосток. У гранитных берегов бухты Золотого рога напевает свою извечную песню морской прибой.
Большие толпы людей встречают пароходы, прибывающие с далекого севера. Сурово смотрят жители на пепеляевцев, длинной вереницей спускающихся по трапу на берег. Летят и как шрапнель рвутся над ними ядовитые словечки, шутки, от которых передергивает белых вояк.
— «Русские»?! Какие же вы русские люди? Русские все давно дома работают, а вас эвона куда занесло — насилу добрались!..
Владивосток, словно умытый, посвежевший, уже не напоминал того загрязненного города с противным запахом духов и пота, каким он выглядел во время разгула белогвардейщины, усиленно культивировавшей проституцию.
Все примечают пепеляевцы и здесь, и на пути в Читу, куда их направили под вооруженной охраной. Они видят хорошо возделанные, засеянные поля, толпы довольных, опрятно одетых крестьян, бойко торгующие кооперативные магазины. Дивятся белогвардейцы на все, как прозревшие слепцы. Где же страшное «большевистское засилье», «всепожирающее варварство» совдепов?..
— Брехали за границей о России! Верное слово, брехали, сволочи! — неслось из солдатских рядов.
Суд над бывшим генералом Пепеляевым состоялся в г. Чите в январе 1924 года. Слушал дело революционный трибунал 5-й краснознаменной армии. Всего суду было предано семьдесят восемь человек командного состава. Байкалов и я были вызваны на суд в качестве свидетелей.
Процесс над пепеляевцами шел около двадцати дней. Незадолго до вынесения приговора в газете «Дальневосточный путь» было опубликовано письмо за подписью подсудимых. Обращаясь к тем, кто находился в эмиграции, пепеляевцы писали:
«Из зала суда, в тот день, когда должно закончиться судебное следствие по
Мы все были упорными и последовательными врагами соввласти и боролись с нею до последней возможности. Оторванные в свое время от народа, выросшие и воспитавшиеся в неподвижном болоте мещанской среды дореволюционного безвременья, сбитые с правильного пути искусственно подогретым шовинизмом германской войны, мы испугались разрушительных волн революции, не поняли значения ее очищающей грозы и бури, которая ломала вековые устои народного рабства, и разрушение этих устоев приняли за насилие над своим народом, в страшных муках рождавшим свою революцию.
…Питаемые вздорными слухами о соввласти и систематической ложью продажной зарубежной печати, мы упорно держали в своих руках это орудие до тех пор, пока последний удар Красной Армии не выбил его у нас из рук и не заставил нас вернуться в Россию в качестве пленников соввласти.
И только здесь, в Советской России, только тогда, когда мы начали невольно присматриваться к ней и тем людям, которые ею управляют сейчас, мы поняли, как жестоко мы ошиблись…
Мы обращаемся к тем, кто искренне и глубоко любил свою родину и кто заблуждается до сих пор, как заблуждались мы. И мы говорим им: вдумайтесь в это наше последнее обращение, вернитесь к Советской России, отдайте себя на ее суд, идите сюда работать и выковывать именно здесь, рука об руку с соввластью, то благополучие и счастье нашего народа, за которое мы так долго и так неумело боролись.
Оторвавшись от Советской России, ничего не зная о ней, вы, быть может, готовитесь так же, как это сделали и мы, к борьбе с бандами разрушителей, думая, что вашей борьбою с соввластью вы возродите Россию, и вы не замечаете, как не замечали и мы, что вы сами уже превратились в банды, а великая и сильная Россия уже возродилась без нашей помощи и даже вопреки нашей борьбе с нею создала свою могучую, организованную и непобедимую Красную Армию…
Идите в Россию и служите соввласти.
Помогите ей укреплять хозяйственное благополучие и военную мощь новой, рабоче-крестьянской России.
Преступниками будут те, кто на радость врагам русского народа поднимет руки свои на Советскую Россию, ибо они поднимут их на новую свободную Россию».
Среди 78 подписавших это письмо были, разумеется, искренне раскаявшиеся в своих преступлениях, а некоторые, возможно, поставили свои подписи в надежде, что это может смягчить приговор.
В своих последних словах суду каждый подсудимый признал вину перед трудящимися и Советской властью и просил смягчения наказания.
Пепеляев в последнем слове сказал:
— Физическая смерть мне не страшна, мне тяжела смерть идейная. Я долго и упорно боролся против Советской власти. Я глубоко верил, что борюсь за родину, за народ, а не иду против него.
Теперь, к сожалению, слишком поздно. Сквозь тюремную решетку я увидел и понял, что я жестоко ошибался и что за нашей спиной и на нашей крови другие наживали деньги, а нас толкали в пропасть, куда и я докатился.
Какой бы приговор мне ни был вынесен, я буду считать его вполне заслуженным.
Приговором пролетарского суда 26 человек подсудимых, в том числе и Пепеляев, были приговорены к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Остальные подсудимые были лишены свободы на разные сроки.
По ходатайству Дальневосточного ревкома, представителей защиты и по просьбе самих приговоренных постановлением ВЦИК высшая мера социальной защиты была всем им заменена десятью годами лишения свободы.
Так закончился этот бесславный последний поход белогвардейщины против Октябрьской революции, против Советов.