В западне
Шрифт:
Парис обнял ее за плечи. Они все еще стояли у могильного памятника, и алые розы – цветы любви, принесенные Шери, – пламенели на белой плите.
– Самое важное, – неожиданно произнесла Элизабет, вытирая слезы, – это быть кому-то нужным. Пока был жив отец, я заботилась о нем. А теперь, когда он ушел, исправив все, что мог исправить, я стала нужна вам.
Шери с трудом – мешал огромный
– Спасибо, Малком, – прошептала молодая женщина, прижимаясь щекой к холодному мрамору. – Спасибо за то, что свели нас с Парисом. Спасибо за испытание, которому подвергли нашу любовь. Спасибо за то, что сумели победить проклятую вражду.
Наконец она поднялась – не без помощи мужа – и обвела родных успокоенным взглядом.
– Ну вот, мы и навестили прадедушку нашего малыша. Не пора ли теперь вернуться домой, как думаете?
Норман Макдугал ожидал всех троих к ужину. Он заметно постарел за последние месяцы, но формы не потерял. На все уговоры внучки и зятя хоть ненадолго приехать отдохнуть в Лилль упрямый старик отвечал отказом.
– Я уже был у вас на свадьбе, чего же более? – отговаривался он. – Вот когда я совсем ни на что не буду годен, тогда переложу все дела на молодого Фишера и приеду к вам – сидеть у вас на шее, качаться в кресле-качалке и по-стариковски капризничать, требуя чаю и сигар. Но пока, слава Богу, до этого еще не дошло.
Однако Шери, хорошо знающая деда, подозревала, что до этого дело не дойдет никогда. Потому что Норман был слишком горд, чтобы жить под чьей-то крышей, и слишком любил свою страну, свой город, свой дом. И ни за что не позволил бы ему разделить судьбу особняка в Коррингтоне.
Шери хотелось бы не расставаться ни с одним из членов своей семьи. Но дедушка был непреклонен, а давить на него она никогда не умела.
Сердце ее опять болезненно сжалось, когда Норман Макдугал встретил их в дверях столовой. Он сильно осунулся, и этих морщинок в углах глаз, кажется, раньше не было…
Однако держался Норман как радушный хозяин, поддерживал застольную беседу, приветливо общался со своим зятем и его тетушкой. Только когда разговор зашел о Малкоме Лесли наверное, иначе и быть не могло, потому
От внимательной Шери не ускользнуло это обстоятельство. Она погладила деда по плечу, и тот с улыбкой накрыл ее ласковую руку своей ладонью.
– Все в порядке, внучка. Я безмерно рад, что Малком, уходя, не затаил в сердце вражды. Знаешь, ведь мы много общались, когда он болел.
– И, помолчав, Норман неожиданно добавил:
– Единственное, о чем я жалею, – это об упущенном времени. Ведь я мог иметь такого близкого друга, а вместо этого…
Парис поднял бокал, показывая, что желает сказать тост. Когда все взгляды обратились к нему, он сказал, глядя на Нормана:
– Я хочу пожелать нам всем, чтобы мы более не упускали времени. Жизнь дана людям для любви, а не для ненависти.
Шери отпила из своего бокала крохотный глоток. Последнее время она избегала даже шампанского, боясь, как бы это не повредило малышу, но сейчас не могла не поддержать слова мужа.
И тут в глазах дедушки она уловила новое, непривычное выражение, но не смогла определить, какое именно.
– Пожалуй, ты прав, Парис, – произнес Норман с улыбкой. – Что толку тешить свое самолюбие, сидя в одиночестве в огромном пустом доме? Через год-другой – точнее обещать не могу – ждите меня в Лилле.
– Дедушка! – чуть не задохнувшись от счастья, воскликнула Шери и вскочила, чтобы обнять его.
Тот ласково придержал ее, запечатлевая на щеке внучки легкий поцелуй.
– Осторожно, девочка. Не повреди ему… или ей. Сколько, кстати, осталось до появления на свет вашего малыша?
– Теперь уже недолго, – ответил за жену Парис. – Ваш правнук родится к маю.
И только поздно ночью, лежа в постели в одной из спален особняка и прислушиваясь к ровному дыханию спящего супруга, Шери поняла, что за выражение было в глазах ее деда. Так же смотрел Парис, переступая порог своей спасенной галереи. Так, должно быть, смотрела она сама, выходя из машины под деревья Коррингтона.
Это были глаза того, кто возвращается домой. Потому что дом человека – это место, где его ждут.