В защиту глобального капитализма
Шрифт:
Когда фиксированный курс валюты завышен, спасти положение уже невозможно — что бы ни предпринимало правительство. Оно может поддерживать этот курс ценой колоссальных расходов, истощая свои валютные резервы, — результатом станет повышение процентных ставок, которое удушающе действует на экономику. Альтернативный путь — допустить резкое падение курса национальной валюты до рыночного уровня, но в этом случае предприятия страны не смогут расплатиться по кредитам, которые они взяли за рубежом, когда курс был еще высоким. В обоих случаях страну ждет кризис. Авторы одного исследования отмечают, что практически во всех случаях фиксированный курс рано или поздно приводил к валютному кризису. Именно это произошло со странами — участницами Европейской валютной системы в 1992 году, с Мексикой в 1997-м, с Россией в 1998-м, с Бразилией в 1999-м и с Аргентиной в 2001-м. Тот же вывод, но «от противно го», формулируют два других аналитика: «Нам не известно ни одного примера серьезного финансового или валютного кризиса в странах с развивающейся рыночной экономикой, где действует абсолютно гибкий валютный курс» [151] .
151
Цитата
Один из аргументов против либерализации финансовых рынков касается не только экономики. По мнению критиков глобализации, это явление угрожает демократии. В условиях свободного рынка капиталы и компании могут быстро покинуть страну, если их не устраивает ее политика. Если владельцы корпораций сочтут, что налоги на родине стали слишком высоки, они переведут свои активы в офшоры. Когда у государства, особенно небольшого, возникает значительный бюджетный дефицит, оно может понести за это наказание в виде повышения процентных ставок. Обозреватель New York Times Томас Фридман уподобил воздействие глобализации на правительства «смирительной рубашке из золота»: гибкость их политического курса ограничивается опасением вызвать «бегство» обретающих повышенную мобильность корпораций из страны. Все это, по словам критиков, приводит к тому, что политику государства начинает определять рынок; они говорят даже о «рыночном фашизме» или «диктатуре рынка».
Последняя формулировка выглядит хлесткой, но полностью искажает действительность — ведь она либо преуменьшает преступления реальных диктаторских режимов, либо представляет явления абсолютно противоположного характера как две вариации на одну и туже тему. Вероятно, первым в истории примером неконвертируемой национальной валюты — то есть валюты, которую гражданам было запрещено обменивать на деньги других стран, — стала рейхсмарка в нацистской Германии, проводившей жесточайшую протекционистскую политику. Что же касается коммунистических режимов, то они рассматривали политическую диктатуру как необходимое условие для создания административно-командной системы в экономике. Смена правительств и свобода дискуссий не позволяет составлять долгосрочные государственные планы в масштабах всего народного хозяйства: эти демократические принципы совместимы лишь с либеральной рыночной экономикой, где каждый принимает решения самостоятельно.
В государствах, где на смену диктатуре приходит демократия, одним из первых шагов новой власти становится открытие рынков и либерализация экономики. Тот же принцип действует и в обратном направлении: если диктаторский режим допускает свободу в экономике, он не в состоянии долго закрывать путь политической демократии. В последние десятилетия мы на примере многих стран наблюдали, как диктаторы, давшие гражданам свободу выбора товаров и вложения капиталов, вскоре вынуждены были предоставлять им и свободу выбора руководителей. Именно это происходило с диктаторскими режимами в Юго-Восточной Азии и Латинской Америке. В Мексике однопартийная система рухнула через несколько лет после введения свободной торговли. После азиатского кризиса диктатура Сухарто в Индонезии развалилась как карточный домик. Сегодня мы наблюдаем первые случаи утверждения демократии в Африке, и происходит это в государствах, выбравших путь экономической открытости.
Очень многие считают, что в арабских государствах, где женщины лишены равных прав с мужчиными, а основанная на нефтедобыче экономика носит плановый характер, демократия невозможна. Однако в двух арабских государствах — Катаре и Бахрейне — осуществляются либеральные экономические реформы, которые уже привели к росту. Этот экономический рост сопровождается и постепенными политическими реформами. Власти Катара отказались от цензуры в печати, и спутниковый телеканал «Аль-Джазира» действует совершенно свободно — даже слишком свободно, по мнению американцев, которых он критикует за войну с талибами в Афганистане и с режимом Саддама Хусейна в Ираке. Вашингтон попытался оказать на правительство Катара давление, требуя, чтобы оно взяло под контроль деятельность телеканала, но в ответ услышал, что в стране, где существует свобода слова, подобные меры невозможны. Кроме того, в Катаре состоялись демократические выборы в местные органы власти, в которых женщинам было разрешено участвовать не только в качестве избирателей, но и в качестве кандидатов. Новый лидер Бахрейна выпустил на свободу политических заключенных и разрешил диссидентам, жившим в изгнании, вернуться в страну для участия в политическом диалоге. В 2002 году в стране состоялись выборы не только в муниципальные органы, но и в национальный парламент: здесь женщины также получили и право голоса, и право выставлять свои кандидатуры. Когда люди становятся богаче, образованнее и привыкают к возможности выбора, они уже не готовы мириться с тем, что за них решают другие; рыночная экономика нередко способствует утверждению демократии, точно так же, как политическая демократия приводит к либерализации экономики. Когда социальные группы, прежде исключенные из политического процесса, получают право голоса в вопросах управления страной, элите труднее сохранять за собой привилегии, которыми она пользуется за счет народа. Результатом становятся новые шаги по экономической либерализации, которые сокращают число бедных, а значит, способствуют укреплению демократии. В условиях децентрализованной экономической системы появляется возможность для формирования групп, независимых от государственной власти, что, в свою очередь, создает основу для политического плюрализма. Исследования по вопросам, связанным с экономической свободой, показывают, что страны, где гражданам разрешено вести международную торговлю, имеют в четыре раза больше шансов на утверждение политической демократии, чем государства, где люди лишены этого права. В этом заключалась одна из причин активной поддержки китайскими демократами вступления страны во Всемирную торговую организацию: членство в ВТО создает условия для большей прозрачности и демократизации. После присоединения к ВТО диктаторский режим с присущими ему тиранией и произволом вынужден подчиняться международным нормам хотя бы в одной сфере. Вскоре после вступления Китая в ВТО один диссидент, находящийся за решеткой, выразил свои надежды, связанные с экономической открытостью, следующим образом: «До этого небо было черным-черно. Теперь мы увидели свет. Это может быть началом новой эпохи» [152] .
152
В Китае за членство в ВТО выступали критики режима, реформаторы и либералы, а против — представители крупных корпораций, органов безопасности и военные. См.: Pomfret J., Laris М. Chinese Liberals Welcome WTO Bid //Washington Post. 1999. November 18. О сопротивлении консервативных сил см.: Pomfret J. Chinese Are Split over WTO Entry // Washington Post. 2000. March 13.
История XX века наглядно показала, что с демократией совместима лишь одна экономическая система — капиталистическая. Любые разговоры о «диктатуре рынка» просто оскорбительны в своем невежестве и неуважении к фактам и здравому смыслу.
Любой должник в каком-то смысле несвободен. Если власти допускают бюджетный дефицит и высокую задолженность, это вызывает на рынках подозрения. Чтобы восстановить доверие к экономике страны, необходимы реформы — иначе международные инвесторы будут предоставлять новые займы под более высокий процент, а то и вообще откажутся выдавать кредиты. Таким образом, сегодня государство действительно может попасть в зависимость от «милости рынка», но винить за это оно должно себя, а не рынок. Если государство проводит неразумную бюджетную политику и финансирует свои расходы не за счет собственных средств, а на деньги международного рынка, значит, оно добровольно идет на такую зависимость.
Международные финансовые рынки возникли в ходе кризисов 1970-х годов, потому что «государства всеобщего благосостояния» нуждались в кредитах для финансирования своих расходов. Тем самым их правительства расширяли пространство для маневра. Иначе — в отсутствие финансовых рынков, которые дают передышку, пока поступления в казну не увеличатся, — пришлось бы «жить по средствам». В результате у государств, проводящих разумную и стабильную экономическую политику, сегодня в распоряжении намного больше вариантов действий, чем в тот период, когда международных финансовых рынков еще не было. Однако прошлый опыт учит кредиторов не доверять странам, у которых накопился большой государственный долг. Часто такие государства снижают реальные объемы платежей по иностранным займам за счет раскручивания инфляции или девальвации национальной валюты. Поэтому игроки финансовых рынков внимательно следят за действиями правительств и не предоставляют кредиты на благоприятных условиях тем из них, которые не выглядят надежными заемщиками. Тем не менее кредиторов, диктующих условия предоставления займов, нельзя ставить на одну доску с диктаторами. Никто не лишает государства суверенного права проводить любую экономическую политику, в том числе ошибочную; они лишь теряют возможность финансировать свои ошибки за счет других.
«Не было, кажется мне, еще почти ни одного примера того, чтобы национальные долги, накопившиеся до известных пределов, были потом полностью и честно выплачены. Освобождение государственных доходов от лежащих на них обязательств, если оно вообще когда-нибудь происходило, всегда производилось посредством банкротства — в некоторых случаях открыто признанного, но всегда настоящего банкротства, хотя часто в виде фиктивного Платежа»
153
Smith A. Op. cit. P. 929 [Смит А. Указ. соч. С. 859–860].
Оценка рынком ситуации в стране часто играет позитивную роль. Так, в 1980-х годах диктаторские режимы в латиноамериканских государствах рухнули после того, как международный рынок отказался и дальше финансировать экономику этих стран из-за высокой задолженности и постоянных кризисов. После азиатского кризиса большинство стран региона стали проводить политику открытости и демократизации. Инвесторам как воздух необходимы объективные данные и законность, поэтому засекречивание информации и коррупция для них неприемлемы. Если в отношении политической элиты страны возникают подозрения в злоупотреблениях, бегство капиталов неизбежно; и напротив, один из самых эффективных способов привлечения инвестиций — обеспечение прозрачности и гласности в сфере государственной политики.
Некоторым сама идея о том, что рынок «выносит вердикты» государственной политике, представляется антидемократичной. По их мнению, кредиторы должны соблюдать спокойствие и с готовностью выдавать займы — даже в тех ситуациях, когда есть все основания предполагать, что правительство, раскручивая инфляцию, вернет им гроши. Но тогда «антидемократическим актом» следует признать и то, что налогоплательщики размещают свои накопления за рубежом. Называть «антидемократичным» стремление людей защитить свои интересы от последствий ошибочной политики могут только те, для кого демократия — синоним тотального государственного контроля и фактического подчинения народа правителям. Если это считать демократией, тогда публичные проявления инакомыслия или журналистские расследования — тоже «антидемократичные» действия. Однако подобная «демократия» больше напоминает диктаторский режим, требующий от всех полного повиновения [154] .
154
Svensson M. Merdemokrati — mindre politik. Stockholm: Timbro, 2000 .