В зеркалах
Шрифт:
Расстояние от выхода из шатра до микрофона, подумал Рейнхарт, совсем невелико — семь метров, не больше. И все же, когда он поглядел на трибуны, ему показалось, что он затратил неимоверные усилия на этот десяток шагов. Он решил, что все дело в его болезненном состоянии: именно оно делает его столь чувствительным к необычному характеру сборища, к которому ему сейчас предстояло обратиться. Ветер, например, посвистывал как-то бредово. Огни расплывались в неприятные радужные пятна. Он старался не замечать юрких серых зверьков, питавшихся чем-то под ногами у зрителей,
— Друзья, — сказал он, — соседи…
Господи, что это был за звук, нечто уникальное. Громкоговорители на открытом воздухе — это уж слишком.
— С величайшим почтением я хотел бы представить вам джентльмена, принадлежащего к тому роду людей, который, по-видимому, быстро сходит на нет в наше время нытиков и хлюпиков, именуемое мирным. Герой в дни войны, советник своей страны в час испытаний, человек прозорливый и знающий, что делать, — Рауль Бофслар, адмирал Военно-морского флота Соединенных Штатов в отставке.
Адмирал Бофслар зарысил к микрофону. Рейнхарт, с трудом переводя дух, вернулся в шатер к Ирвингу и Фарли.
— Эта стерва с мегафоном! — горько сказал Фарли. — Не знаю, отыскали они ее или нет. Пусть только еще раз крикнет, и, черт подери, я сам влезу на трибуну и дам ей пинка между ног. — Его передернуло. — Яйца отрезать придумала, черт бы ее взял.
— Да, — сказал Рейнхарт. Он сел на складной стул и закрыл глаза.
— У тебя скверный вид, старина, — заметил Фарли. — Для таких дел надо быть в форме. Твой способ тут не подходит.
— Многие лица кажутся знакомыми моим старым глазам, и это меня радует, — сообщил адмирал Бофслар толпе. — Без сомнения, многие из вас служили на флоте во времена более счастливые, чем эти…
— Ну-ка, скажи мне, Рейнхарт, — потребовал Фарли, — по-твоему, тут всё путем? Черта с два! Какое там путем.
— А что случилось с музыкантами? — спросил Рейнхарт. — Где Ирвинг?
— Их держат под стражей телохранители адмирала. Они отсюда всех убрали. Кинг Уолью ищет Бингемона. Мы с тобой, дружище, составляем островок здравого смысла в этом приюте для умалишенных. Должен сказать, что считаю этот вечер, как бы многообещающе он ни начинался, самой низкой точкой моей карьеры.
— Э-эй! А куда девалась бутылка со стола?
— Музыканты сперли.
— А! — сказал Рейнхарт. — Очень жаль. Нет, право, очень жаль. — Он попытался закурить сигарету, но обжег пальцы. — Просто подлость.
Рейни шагал среди машин, стоявших у ворот стадиона. Он очень прямо держал голову и дышал открытым ртом; походка у него была неуверенной и некоординированной. Физические силы его почти иссякли, но он чувствовал, что, напрягаясь, может сохранить ясность мысли. Беда была в том, что всякие, ничего не значащие мелочи непрерывно отвлекали его внимание: тени на темной земле, рисунок на покрышках, свет, мерцавший в листве деревьев, даже собственное тяжелое дыхание.
Внутри зеленых металлических складок стадиона толпа взрывалась ревом через почти равные интервалы. Регулярность этих выкриков придавала стальной
У края огороженной площадки для машин продавцы хот-догов в благоговейном молчании глядели на залитые светом ярусы. Полицейские и охранники из агентства не разговаривали между собой, а беспокойно расхаживали, оглядываясь через плечо и внимательно следя за шоссе.
На другой его стороне негры вышли на свои терраски и смотрели на происходившее из глубокой тени. Каждый раз, когда раздавался рев толпы, вдоль ряда деревянных домишек прокатывался негромкий ропот; иногда в промежутках между воплями (если по шоссе в этот момент не мчались машины) ветер приносил зычное ругательство.
Рейни обогнул закругление стадиона и увидел молодых людей, которые шли гуськом между полицейскими. Их было человек тридцать, все в летних костюмах и в галстуках. Рейни разглядел, что двое из них белые, а остальные — негры.
Двое шедших впереди пританцовывали, ритмично хлопали в ладоши и пели «О, свобода!». Полицейские пытались завернуть их за стоянку для машин. Позади шли двое патрульных, буквально наступая на пятки последнему демонстранту. Рейни двинулся за ними.
Полицейские пригнали тюремный фургон. Они направили цепочку демонстрантов так, что она описывала узкий эллипс между фургоном и стеной стадиона. Неподалеку стояли два седовласых человека в штатском и переговаривались с нарочитой беззаботностью.
Вскоре сидевшие в верхних рядах участники митинга заметили демонстрантов и подняли рев. Известие о происшедшем облетело трибуны, и над задней стеной стадиона возникла полоса лиц, а ритм одобрительных воплей слегка нарушился. На демонстрантов посыпались смятые комки бумаги, потом водяные бомбочки и почти полные коробки с шоколадным молоком. Кто-то кидал стеклянные шарики — и попал в двух демонстрантов. Рядом с фургоном, лязгнув, упал кусок цепи.
Полицейские начали загонять демонстрантов в фургон. Один из седовласых в штатском крикнул вверх:
— Эй, в моих людей не попадите!
Рейни взглянул один раз вверх, на лица, окаймлявшие стену над ним, и больше туда не смотрел. Внутри стадиона все новые голоса подхватывали вопль: «Черномазые!»
Рейни заставил себя идти вперед, пока не подошел достаточно близко к полицейским, наблюдавшим за арестом. Когда он попытался заговорить, со стадиона снова донесся рев. Рейни был не в силах перекричать его. Он стоял у фургона и глядел на полицейских, пока они наконец не заметили его.