В зеркале сатиры

Семенов Мануил Григорьевич

— Где же ему пропадать, как не на станции? Теперь он встречает и провожает каждый поезд.

И это была сущая правда.

Приходилось ли вам, читатель, бывать в маленьких захолустных городках, связанных со всем остальным миром одной-единственной железнодорожной станцией? Если приходилось, вы не могли не заметить, что самым оживленным местом в таком городке, особенно вечерней порою, является именно станционная платформа. Здесь скапливаются сотни людей. Они сами никуда не собираются уезжать, никого не провожают и не встречают, а просто гуляют. Их тянет сюда какая-то

иная жизнь, мелькающая за окнами проносящихся мимо экспрессов и скорых поездов, тянут мимолетные встречи с незнакомыми людьми — пассажирами остановившихся на короткие минуты поездов, вышедшими из вагонов, чтобы подышать чистым воздухом. По всей вероятности, это праздное любопытство, не больше.

Ромку тянуло на станцию иное. Как это ни покажется странным, его влекли сюда песни.

По правде говоря, раньше за Ромкой ничего такого не замечалось. Бывало, и он слышал песни про священный Байкал, про замерзающего в степи ямщика, про догорающую лучину, но эти песни, исполнявшиеся дома родными и их гостями, оставляли его совершенно равнодушным. И вдруг такое увлечение! Почему оно возникло?

Может быть, потому, что это были новые песни, которых он не слышал-раньше, да и не мог услышать? Может быть… Или потому, что пели их люди не во хмелю, не за праздничным столом? Все возможно… Только стоял Ромка на перроне и жадно слушал, как из открытых вагонных окон неслось:

Нас утро встречает прохладой,

Нас ветром встречает река.

Кудрявая, что ж ты не рада

Веселому пенью гудка?

Проходил один поезд, вслед ему мчался другой. С новой песней:

Наш паровоз, вперед лети!

В Коммуне — остановка.

Иного нет у нас пути,

В руках у нас винтовка.

Что за люди ехали в этих поездах, почему они пели?

Случалось, состав останавливался, на платформу высыпала гурьба веселых ребят и девчат. Ромка жадно всматривался в их лица. Они были совсем юны, некоторым из них можно было дать столько же лет, сколько Ромке, ну чуть-чуть побольше… А ехали они… Об этом по стоило и спрашивать. Достаточно было взглянуть на вагонные таблички: «Москва — Сталинград», «Москва — Ташкент», «Москва — Магнитогорск», «Москва — Караганда». И почему пели — тоже было понятно. Как на бой, ехали они на стройки и, как перед большим сражением, изливали в песнях душу.

Ромка не избежал поветрия, захватывающего всех мальчишек: он бредил путешествиями, и уроки географии были для него самыми любимыми. А здесь, на станции, перед ним проходила живая география страны. Челябинск, Свердловск — сказочный Урал; Барнаул, Новосибирск, Омск — суровая Сибирь; Алма-Ата, Ашхабад — овеянная легендами Средняя Азия. Шли поезда на юг, к теплому Черному морю, и к северу — в Тюмень, Ижевск. Уходили, убегали поезда, увозя необычных

пассажиров и обжигающую сердце песню:

Он пожал подруге руку,

Глянул в девичье лицо:

«А еще тебя прошу я —

Напиши мне письмецо».

Голова Ромки гудела от перестука поездных колес и от песен. Он ложился спать и пробуждался с этим звонким гулом. Первой такое странное состояние сына заметила Агния Леонидовна. Зайдя как-то в спальню, она сказала мужу:

— С Ромкой творится что-то неладное. На станции пропадает и все мурлычет что-то себе под нос. Уж не заболел ли?

«Не связался ли со шпаной?» — подумал Канюка, но жене не сказал. Решил сам проследить за сыном. И на другой же вечер, затерявшись в толпе, наблюдал, чем занимается Ромка на станции. А он ничем не занимался, ходил взад-вперед по платформе или, усевшись на лавочку около репродуктора, слушал песни.

Вывод, который сделал Матвей Канюка из своих наблюдений, был неожиданным. Он вызвал к себе Диогенова и сказал:

— Вот вы, Кай Юрьевич, считаете себя этим самым…

— Теоретиком, — подсказал Диогенов. — И в масштабе кооператива — Главным.

— Тем более. А можете ли вы мне сказать, к чему сейчас тянется молодежь?

Диогенов удивился: откуда у председателя интерес к такой совершенно общей проблеме? Но тем не менее ответил:

— У молодежи, как в обозримом прошлом, так и в настоящее время, отмечена непреодолимая тяга к деньгам.

Канюка насупился:

— Неправду говорите, Кай Юрьевич.

— Неправду?

— Да уж так. Нынче молодежь к другому тянется.

— Что же, по-вашему, волнует сейчас молодые умы?

— Ну хотя бы песня…

Кай Юльевич поразился во второй раз. Громы небесные! Человек, интересы которого не простирались дальше прилавка мясного магазина, вдруг заговорил о песнях. Что случилось?

Канюка рассказал о тревожных переменах в поведении Ромки. Теоретик задумался. Затем, чтобы выиграть время, пустился в пространные рассуждения.

— Вот случай, — говорил он, — когда жизнь, практика стучатся в двери теории. Практические потребности возникают и накапливаются постепенно. Но наступает критический момент, и они начинают настойчиво искать выхода. Задача теории — указать его.

Канюка прервал это словоизвержение, уместное разве лишь в студенческой аудитории.

— Что вы посоветуете, Кай Юрьевич? — спросил он.

А совет уж сложился в голове Теоретика.

— Надо создать собственный гимн.

— Гимн? — не понял Канюка.

— Да, гимн, и не надо бояться этого слова. Вы, Матвей Лазаревич, правильно заметили, что молодости свойственна тяга к романтике. Меркантильные интересы, в которых погрязли их родители, чужды молодым людям. Надо сделать так, чтобы ореол романтики коснулся и скудных пока нив кооператива «Лето». Пусть зазвучит наш региональный, так сказать, цеховой гимн, и он совершит благотворный поворот в умонастроениях юношества.