В зеркале сатиры
Шрифт:
— Хорошее, Кай Юрьевич, горевать пока не из-за чего.
— Довольны вы затеей с кооперативом? Или эта идея и сейчас вам не по душе?
— Что вы, как можно так говорить! Теперь у каждого добрая крыша над головой. Опять же садик и огород имеется.
— А мне кажется, что вы так до конца и не разобрались в происшедшей метаморфозе. Или просто прикидываетесь наивным. Садик, огородик — это все пустое. «Травка зеленеет, солнышко блестит», — лирика для малолетних и нисколько не волнует ваших ближайших соратников по кооперативу. Они согласились бы жить в каменных джунглях, лишь бы получать хороший
— Ваша правда, Кай Юрьевич. Они такие.
— А вы не такой?
— О себе что говорить! Ведь вы же меня не для исповеди вызвали? Да и разуверился я в богах-то.
— Согласен оставить их в полном распоряжении супруги Корабельщика. Она, говорят, набожная особа. Вынет очередной золотой из кубышки — и крестится…
— Не знаю я этих делов.
— А должны знать. Поймите, Канюка, те, кто составляет ваше ближайшее окружение, пошли в кооператив по очень простой причине: они чувствуют себя в нем, как в крепостных стенах. С их точки зрения, это даже не стена, а броня. Можно, конечно, прикрываться липовой справкой о происхождении из беднейших слоев или о том, что в свое время пострадал от басмаческих банд Эмир-паши. Но бумажкам теперь мало кто верит, особенно липовым. А жилищно-строительный кооператив «Лето» стал узаконенным общественно-социальным институтом Галаховки. Как хорошо построенный корабль, он практически непотопляем. Конечно, если вы, Матвей Лазаревич, как хороший капитан, будете знать все, что происходит на корабле, начиная с верхней палубы и до самого отдаленного кубрика.
Солнце уже поднялось довольно высоко и стало сильно припекать. На озере появились другие лодки, но они держались поодаль. Очевидно, люди, выехавшие на прогулку, не хотели мешать усердным удильщикам.
— Что же, прикажете мне следить за каждым? — спросил Канюка.
— Ни в коем случае! Если вы будете пользоваться непререкаемым авторитетом и доверием, к вам пойдут совершенно добровольно. И расскажут о своих делах. В общих чертах, разумеется. А детали пусть вас и самого не интересуют. Вы же не следователь…
— А какая мне будет от того выгода?
— Она очевидна. Во-первых, находясь в курсе дел своих подопечных, вы всегда сможете принять меры, если кто-то из них затеет что-нибудь явно противозаконное. ЖСК — не монастырь, разумеется, но и не шайка разбойников с большой дороги. Следует соблюдать величайшую осторожность. Учтите, малейшая пробоина — и корабль даст опасную течь. Сама же деловая, коммерческая информация, которую вы будете получать, бесценна. За ее надежное хранение надо платить. Тем более что вы, постоянно находясь в курсе деловой конъюнктуры, тоже будете снабжать кое-кого из своих соратников весьма полезными сведениями…
— Это я понимаю, приходилось слышать от отца. Но вот чего я в толк взять не могу: вы-то, Кай Юрьевич, при чем останетесь?
— Существенный вопрос, и мне тоже хотелось оговорить его сегодня. Я не намерен вмешиваться в дела кооператива «Лето». Они мне, прямо скажем, ни к чему. Я человек интеллигентный, увлечен чисто теоретическими проблемами, и голый практицизм мне претит. Но вы и лица, которым вы доверяете, всегда могут рассчитывать на мои советы и консультации. До сих пор они были плодотворными, и я рассчитываю, что такими же они окажутся
— Я согласен, — сказал Канюка. Потом огляделся вокруг и побледнел: на озере не было видно ни одной лодки. — Что-то случилось, Кай Юрьевич! — дрожащим голосом произнес он.
— Да, и, кажется, что-то весьма серьезное!
Диогенов вытащил якорь и швырнул удочки на дно лодки.
— Гребите скорее к пристани.
Высадившись на берег, они увидели встревоженных граждан, бегущих в направлении вокзала.
— Что стряслось-то? — спросил Канюка.
И кто-то, не оглядываясь, крикнул в ответ:
— Война!
Водно-спортивный праздник в Галаховке был назначен на воскресенье, 22 июня…
— Что делать, Кай Юрьевич? — растерялся Канюка.
— Постарайтесь не впасть в панику, она губительна. Возможно, вам удастся закрепиться в Галаховке. Ведь председатель ЖСК не последний человек в поселке. Здесь тоже потребуются люди. И не дайте рассыпаться зданию, которое мы возвели с таким трудом.
— А как вы?
Диогенов помолчал, вероятно что-то обдумывая.
— Я? Сегодня я уезжаю из Галаховки.
— Куда?
Кай Юльевич указал рукой в сторону востока. И в ответ на удивленный взгляд Канюки пояснил:
— Война, Матвей Лазаревич, предстоит большая! А, как выразился один поэт, большое видится на расстоянии.
Они пожали друг другу руки и расстались.
Тут и опустился над Галаховкой занавес, о чем мы предварили читателя в самом начале этой главы.
А вновь он поднимется уже после того, как отгремят военные годы и придет в Галаховку прежняя мирная жизнь.
Потому что наше повествование посвящено не ратным и трудовым подвигам, а описанию той редкой породы людей, которым чужда сама мысль о подвижничестве и героизме.
Потому что галаховцы, во всяком случае те из них, о которых ведет речь автор, никогда не претендовали и не претендуют на славу. Единственное, чего они всегда хотели и хотят, — остаться неприметными.
Потому что обстоятельства военного времени замедлили — и не могли не замедлить! — начавшие в ЖСК «Лето» внутренние процессы. Точно так же, как в дрожжевой закваске, вынесенной на холод, рост микроорганизмов замедляется или прекращается совсем.
И еще потому…
Да, и потому, наконец, что, несмотря на строжайшее вето, провозглашенное литературной критикой авторское своеволие все же существует…
Вот по всему по этому мы и встретимся опять с галаховцами после того, как прошло почти пять долгих лет. Встретимся со всеми основными действующими лицами галаховской эпопеи:
с бабкой Гриппкой, потерявшей сына и оставшейся при необыкновенно повзрослевшем за пять лет внуке Ваське;
с Кошатницей, понесшей, впрочем, куда менее тяжкие утраты: ее жалобно мяукающие кошки разбрелись с голодухи кто куда, и жила она теперь одна-одинешенька;