В зеркале, Шаламов Варлам Тихонович

В зеркале

на обложку

Шаламов Варлам Тихонович

Шрифт:

– Отец, – сказала она срывающимся голосом, – мы составили уже такую карту. За это мне и дали орден.

* * *

Степан Петрович всхлипывал, обняв голову дочери, и желтое вьющееся пламя волос выбивалось из старческих пальцев.

В зеркале

Случайной пулей, на улице, девочке прострелили ногу. Девочку не сразу подняли и отвезли домой, она долго лежала на снегу, стонала, началось воспаление легких. Сейчас кризис прошел, понемногу возвращался мир – отец, мать, вещи. Девочка лежит в гостиной, большой комнате с окнами на три стороны. Кровать поставлена сбоку огромного старинного зеркала-трюмо. В зеркале видна вся комната и освещенный коридор, ведущий в глубь квартиры. Недавно большую дверь из коридора разломали на дрова, и жить стало еще интереснее –

мир расширился. Девочка наблюдает в зеркало жизнь мира. Хлопает дверь в конце коридора, и к девочке, вырастая и ширясь, двигается женщина. Она втаскивает с собой упругий весенний воздух. Затем воздухом весны пахнет уже из угла комнаты, где брошено пальто. Девочка закрывает глаза и чувствует знакомые шелковые руки матери. Неторопливо движется фигура отца. Вот он в комнате около буфета, снимает очки, протирает их платком. Он в коричневом костюме, и в зеркале видно только лицо, руки, платок. Цвет костюма сливается с цветом дубового буфета. Вот широкая ласковая рука отца. Добрый голос рассказывает о скворцах, маленьких темно-лиловых скворцах. Скворцы уже в скворечнях, которые в прошлом году сколачивал отец. Вот он поднимает руку, чтобы взять с полки том энциклопедии. Какую руку поднял отец – правую или левую? Зеркало путает глаза, уши, руки, ноги. Не сразу угадаешь в зеркале, какую руку поднял отец.

Но самое главное – все плоское. Отец, мать, буфет, письменный стол – все как на картинке.

Вечер. В зеркале видно, как начинают прятаться вещи. Сначала со стен сбегают картины. Отступают в темноту книжный шкаф, стулья. Вот уже нет письменного стола. Спрятался буфет и только по бликам света на стеклах видно, что буфет тут, близко. И успокоенная, девочка засыпает.

Просыпается она внезапно. В дверь негромко стучат, в зеркале видно – отпирать выходит отец. Он одет как всегда – должно быть, не раздевался. Дверь отворяется, и в квартиру, шатаясь, входит человек Отец подхватывает его под руку. Человек с трудом снимает солдатскую папаху, открывая забинтованную голову. Он поднимает лицо к лампочке, и лицо, заросшее рыжей щетиной, ярко-голубые глаза кажутся девочке знакомыми. Где она видела этого человека? Четыре месяца назад, когда еще можно было ходить кататься на ледяную горку и когда дверь в коридор была еще цела, этот человек приходил к отцу часто. Они подолгу сидели здесь в большой комнате, девочку отсылали играть в комнату матери. Однажды рыжий передал отцу большую пачку денег, и девочка думала, что завтра на обед будет мясо. Но мяса не было. Последний раз рыжий приходил недели за две до того дня – до выстрела в переулке, когда из рук девочки выпал хлеб и в глазах остались только снег и небо. Он подарил девочке маленькую жестяную коробочку с леденцами, очень вкусными леденцами. Тогда отец и рыжий поцеловались в коридоре, хлопнула дверь и рыжий ушел. Теперь он пришел снова. Отец обнимает его и ведет в боковую комнату. Тихо. Крадучись, в коридор выходит отец. Он берет трубку телефона. Негромкий короткий разговор. Выходит мать, непричесанная, в капоте. Взявшись за руки, они уходят в комнату, где сидит (или лежит) рыжий. Тихо. Снова стучат, резко и настойчиво. Коридор наполняется людьми… они в серых шинелях с золочеными погонами. В таких шинелях ходят теперь по городу люди, на которых смотрят из окон, слегка раздвинув занавески. Недавно они зачем-то приходили, и с ними ушел отец. Отец вернулся поздно ночью и долго целовал девочку. Сейчас они стоят молча, вопросительно глядя на отца. И отец показывает рукой на комнату, где лежит (или сидит) рыжий. И разом гремят шпоры и сабли – люди входят в комнату. Через несколько минут под руки выводят рыжего. Он очень слаб, его приходится почти нести. Один из людей, одетых в шинели, пожимает отцу руку. Дверь закрывается.

И тогда девочка сползает с кровати на пол. На руках она подвигается к письменному столу и берет тяжелое чугунное пресс-папье. Пресс-папье оттягивает руку. Девочка подползает к зеркалу и швыряет пресс-папье в стекло. Потемневший мир сразу становится спокойнее и честнее. Силы оставляют ее, и она лежит среди осколков, всхлипывая. Она отталкивает ласковые руки отца. «Оставьте меня, оставьте»…

– Положи ее на кровать, – говорит голос матери, – и оставь. Может быть, так будет лучше.

– Да, – говорит голос отца, – она живет в такие годы, когда даже взрослые сходят с ума.

Тихо. И снова голос матери:

– Он теперь далеко… Но ты… как ты мог решиться?

– Пустяки, – отвечает отец. – Эта комедия… эта трагедия с переодеванием в офицерские костюмы была единственным путем спасения нашего друга.

Анна Ивановна

Памяти Г.Г. Демидова

Картины

I. Дорожная столовая

II. Больничная палата

III. Геологическая разведка

IV. Кабинет следователя

V. Этап

Действующие лица

АННА ИВАНОВНА РОДИНА.

ПРОРАБ.

СЛЕДОВАТЕЛЬ.

ВРАЧ.

ГЛАВНЫЙ ВРАЧ.

САНИТАРНЫЙ НАЧАЛЬНИК.

ГРИША.

БЛАТАРЬ.

ДЕСЯТНИК.

ОПЕРАТИВНИК.

ДЕЖУРНЫЙ.

БОЛЬШОЙ НАЧАЛЬНИК.

МАЛЕНЬКИЙ НАЧАЛЬНИК.

и другие – заключенные и вольнонаемные, мертвые и живые.

Картина первая

Дорожная столовая

Вечер или ночь, все равно. Зима. Дорожная столовая, где обеды только днем. Четыре столика, печка-полубочка топится. Буфетная стойка. Над стойкой, как и над тысячью других стоек, – картина Васнецова «Три богатыря». Работает буфетчица АННА ИВАНОВНА. За столиками – ШОФЕРЫ, ПРОЕЗЖАЮЩИЕ. Едят свое, берут только чай – кипяток в буфете, наливая в жестяные кружки, или спирт, который Анна Ивановна черпает жестяной меркой. Входит ПЕРВЫЙ ШОФЕР.

ПЕРВЫЙ ШОФЕР. Анна Ивановна, мужик твой приехал.

АННА ИВАНОВНА. Где же он?

ПЕРВЫЙ ШОФЕР. Пошел в контору.

АННА ИВАНОВНА. Ну, уезжаем, значит. В разведку.

ПЕРВЫЙ ШОФЕР. А буфет бросаешь. Такое дело хлебное.

АННА ИВАНОВНА. Всех денег не заработаешь.

ПЕРВЫЙ ШОФЕР. Но стремиться к этому надо… (Смеется.) А ребенка куда?

АННА ИВАНОВНА. Пока будет в детском саду. В интернате. В тайгу не возьмем.

ПЕРВЫЙ ШОФЕР. Все обдумали, значит.

Дверь открывается и впускает облако белого пара – кто-то придерживает дверь. Когда пар рассеивается – на первом плане у раскаленной печки-полубочки оказываются ЧЕТЫРЕ ОДИНАКОВЫХ ЧЕЛОВЕКА, одетых в старые телогрейки и ношеные бушлаты, черные матерчатые шапочки-«бамлаговки», заплатанные стеганые брюки и ношеные бурки, сшитые из старых телогреек. Вместо шарфов – грязные полотенца или портянки. Латаные рукавички. Все они на одно лицо – опухшие, отекшие, белокожие от долгого сидения в лагерной тюрьме. Все четверо глубоко равнодушны и к своей будущей судьбе, и к своему прошлому, и к своему настоящему. Ко всему, что они видят перед собой. Несколько сбоку – ДВА КОНВОИРА с автоматами наперевес.

ПЕРВЫЙ ШОФЕР. В Магадан?

КОНВОИР. В Магадан.

ПЕРВЫЙ ШОФЕР. На следствие?

КОНВОИР. Нет. Это приговоренные.

Лица заключенных не выражают ничего. Все они жмутся к печке, не расстегивая бушлатов.

АННА ИВАНОВНА. А водитель где?

КОНВОИР. Водитель лег спать в машине. В кабине. Больше ехать не может. Отдохнет – и поедем. Переобуйтесь в тепле, вы…

Конвоиры переобуваются по очереди.

ПЕРВЫЙ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ. Докурить бы, гражданин.

КОНВОИР. А ты видел, что я закурил, да? Вот буду закуривать, тогда и пососешь.

АННА ИВАНОВНА. По двести или по сто?

КОНВОИР. Нам спирт в дороге нельзя. Чаю горячего нет?