В. Маяковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
Побег прошел блестяще, и на другой день после побега, прочтя в газетах о совершившемся побеге и о том, что полиция объявила пять тысяч рублей награды за поимку каждой беглянки или указание квартиры с беглянкой, Володя, поняв серьезность положения, бросился ко мне на помощь, ибо он, как все Маяковские, сразу понял, откуда это все исходит. Он из предосторожности и конспирации бросился на квартиру моей жены узнать от нее, как в дальнейшем обстоит дело. Володя великолепно знал, что я на квартире жены не живу и не прописан, но через нее он хотел узнать, не нужна ли помощь. Но он все–таки принял на всякий случай меры предосторожности и явился туда со всеми художественными принадлежностями.
Владимира Владимировича Маяковского, которого я так хорошо знал, любил и уважал, как чистого, искреннего и стойкого революционера, но ни я, никто другой не замечал за ним никакого поэтического таланта. Поддерживая с ним самые тесные и дружеские отношения вплоть до его смерти, я всегда ему напоминал и подчеркивал, что свою поэтическую карьеру он начал именно этим каламбуром, сказанным экспромтом. Поэт вполне со мной соглашался. И об этом мы вспоминали много, много раз.
Володя в то время был учеником Строгановского художественного училища и очень много рисовал. Особенно любил он рисовать портреты. Я, живя с ним в одной комнате, был "козлом отпущения". Он часами рисовал меня в разных позах, и если бы сейчас была бы возможность восстановить все эти портреты, которые с меня рисовал Володя, они не уместились бы в большом зале музея. К сожалению, из всех портретов, рисованных Володей с меня, сохранился один только мой портрет, нарисованный им в 1908 году7. Портрет изумительно хорошо воспроизводит тогдашнего нелегального революционера Сергея Семеновича Коридзе, организатора побега тринадцати политкаторжанок, в котором вся семья Маяковских, вместе с Володей, принимала такое живое и неоценимое участье <...>
Москва, 30 августа 1949 года
П. И. Келин . Маяковский в моей студии
Хорошо помню, как в 1910–1911 годах Маяковский учился у меня в студии. Большинство учащихся были москвичи, но были и из провинции. Я подготавливал их в Школу живописи, ваяния и зодчества и в Академию художеств.
Работали утром с девяти до двенадцати часов и вечером с пяти до семи. Часть учеников рисовала с гипсов и с натурщика – по пояс. Более подготовленные рисовали обнаженную фигуру. Раз в неделю я им читал перспективу.
Постановка учебы в студии была очень серьезная, отношение к учащимся строгое. Если я замечал, что кто-нибудь не работает, а занимается флиртом, я вызывал к себе в кабинет и говорил:
– Это вы кончите, или кто-нибудь из вас должен будет уйти.
И если флирт не прекращался, я действительно удалял менее талантливого.
Учащиеся принимались в студию по способностям. Просмотрев работы новичка, я обычно говорил:
– Поработайте недели две, а тогда посмотрю – оставлю вас или нет.
И вот пришел юноша. Высокого роста, басистый. Я пошутил даже:
– Вам бы Шаляпиным быть!
– Нет, меня тянет больше к живописи. Вот принес вам рисунки, посмотрите – как. Я уже занимался в студии Жуковского, да не нравится мне там. Там все больше дамочки занимаются. Вот мне и посоветовали пойти к вам.
Он мне очень понравился. Я даже не предложил ему две недели заниматься "на пробу". Подготовлен он был слабо, но очень понравился мне своим свободным, открытым лицом, скромностью, застенчивостью. А самое главное – сразу было видно, что он не кулачок, рассчитывающий на искусстве нажить деньгу. Он даже не спросил: а выйдет из меня что-нибудь или не выйдет?
В первое время рисунок у него был немного шаблонным. А у меня была строгая программа. Мне ведь надо было серьезно подготовить учеников к конкурсным экзаменам. Когда я видел, что рисунок одного ученика похож на рисунок другого, я обязательно добивался, кто же из них кому подражает. Если ученик не сознавался, я предлагал ему написать свою фамилию на листе бумаги, который висел на стенке, и другой также расписывался, а я говорил:
– Вот почерки у нас непохожие, зачем же вы рисуете одинаково? Ведь линия здесь та же самая. Это шаблон. Вы же не попадете, ни тот, ни другой, в Школу.
И так все время добивался, чтобы рисунки были своеобразными. Благодаря этому, в Школу, несмотря на большой конкурс, поступало очень много моих учеников.
Сам я всегда узнавал рисунки своих учеников. Ведь это все равно что лицо. Рисунки на экзаменах не подписывались, а я всегда знал по почерку: вот это тот-то, этот тот-то. И Маяковский сразу понял, что у него должна быть своя линия. У него появилась своя индивидуальность.
Работал он у меня до первого экзамена в Школу живописи, месяца три–четыре. Я ему не советовал держать этот экзамен.
– Вы еще слабы, Маяковский, вам надо еще годик поработать.
– А попробую, Петр Иванович, что я теряю?
– Ну, ладно, держите.
Экзамена он тогда не выдержал, но не упал от этого духом. Другие приходили скучные, грустные, что не попали (таких было мало, обычно из двадцати пяти моих учеников только два–три проваливались), а он пришел жизнерадостный:
– Я хочу у вас еще годик основательно позаниматься.
– Ладно,– говорю, – я за вас ручаюсь: через год вы будете в фигурном классе, а сейчас вы были бы в головном.
Маяковский проработал у меня в студии еще год. Это был удивительно трудоспособный ученик и работал очень старательно: раньше всех приходил и уходил последним. За весь год пропустил дня три только. Он говорил:
– Знаете, Петр Иванович, если я не приду работать в студию, мне будет казаться, что я сильно болен – мне тогда и день не в день.
Первый год он в студии рисовал гипсы и натурщиков – голову и до пояса. Рисовал сначала дилетантски. А у меня такой прием педагогический был: я взял один из его рисунков, стер его и на другом листе бумаги нарисовал голову старика–натурщика, которая у него не выходила.
– Вот, Маяковский, вы не подражайте, но поглядите как следует, постарайтесь понять, в чем тут дело, сравните с натурой. А после этого я свой рисунок у вас отберу, а то вы подражать будете.
Это ему очень помогло. Рисунок, который я для него сделал, у меня сохранился.
На второй год он рисовал натурщика (обнаженную фигуру) и немного писал маслом. Я знал, что дома он пишет маслом, но эти работы он стеснялся мне показывать. Способности у него были большие. Я считал, что он будет хорошим художником.