В. Маяковский в воспоминаниях современников

Коллектив авторов

1954

Л. Ф. Жегин . Воспоминания о Маяковском

Я знал Маяковского в период Школы живописи, ваяния и зодчества. С тех пор прошло уже немало лет. Но тем не менее я достаточно ясно помню фигурный класс, безотрадно казенные стены, лес мольбертов и ряд – увы! – банальных этюдов с обнаженной или одетой натурщицы.

Среди довольно серой и мало чем замечательной массы учеников

в классе выделялись тогда две ярких индивидуальности: Чекрыгин и Маяковский. Обоих объединяло тогда нечто вроде дружбы. Во всяком случае, Маяковский относился к Чекрыгину довольно трогательно, иногда как старший, добродушно прощая ему всякого рода "задирания" и небольшие дерзости вроде того, что, мол, "Тебе бы, Володька, дуги гнуть в Тамбовской губернии, а не картины писать".

По существу, Маяковский был отзывчивый человек, но он эту сторону своего "я" стыдливо скрывал под маской напускной холодности и даже грубости. Он способен был на трогательные, думается, даже на почти сентиментальные поступки; все это так мало вяжется с его канонизированным образом.

Маяковский сам, вероятно, сознавал, что живопись – не его призвание. Он писал маслом, ярко расцвечивая холст, достигая внешнего весьма дешевого эффекта.

Наши профессора – довольно безобидный и совершенно безличный старичок Милорадович и Касаткин, считавшиеся "грозой" учеников, требовавший точного рисунка и знания анатомии, делали вид, что не замечают новаторских попыток Маяковского и даже похваливали его за колорит и ставили ему удовлетворительные отметки, кажется немного его побаиваясь.

Маяковский подтрунивал над обоими, бормоча им вслед: Косорадович и Милорадкин.

Позднее, уже утверждая себя как поэта, в период своей близости с Ларионовым, Маяковский не забрасывает живопись. Помню, что им был даже написан специально для Ларионовской выставки 1 какой-то "лучистый" этюд – довольно случайные диссонансы зеленых, синих и красных пересекающихся беспорядочных мазков. Но несерьезность попытки была, очевидно, ясна каждому, и лучистой картине так и не суждено было увидеть свет.

Маяковский как живописец проявился позднее. Он стал ярким плакатистом, создав свой собственный, вполне самостоятельный стиль политической карикатуры для "Окон РОСТА".

Впрочем, дарование Маяковского как карикатуриста стало проявляться еще в Школе живописи, в период первых стихов, собранных в его книжке "Я!" 2

В связи со стихом:

В небе жирафий рисунок готов

выпестрить ржавые чубы 3,–

я вспоминаю, что Маяковский испещрял в ту пору изображениями жирафов любой кусок бумаги, случайно попадавший ему под руку, или даже целые альбомы для рисования.

В Школе живописи можно было видеть, как Маяковский "выколачивает" ритмы своих кованых строк. Забравшись в какой-нибудь отдаленный угол мастерской, Маяковский, сидя на табуретке и обняв обеими руками голову, раскачивался вперед и назад, что-то бормоча себе под нос. Точно так же (по крайней мере в ту пору), путем бесконечных повторений и изменений создавал Маяковский и свои графические образы.

Бесконечно долго рисовалась обложка к книжечке "Я!". На ней весьма декоративно расположены какое-то черное пятно и надпись: В. Маяковский. "Я!". Это пятно, которое можно признать просто за растекшуюся чернильную кляксу, имеет в основе реальный прообраз: это галстук "бабочкой", который тогда носил Маяковский. На фотографиях, сохранившихся от того времени, галстук этот запечатлен.

Тогда Маяковский немного придерживался стиля "vagabond". Байроновский поэт–корсар, сдвинутая на брови широкополая черная шляпа, черная рубашка (вскоре смененная на ярко–желтую), черный галстук и вообще все черное,– таков был внешний облик поэта в период, когда в нем шла большая внутренняя работа, когда намечались основные линии его творческой индивидуальности.

Штаб–издательской квартирой была моя комната. Маяковский принес литографской бумаги и диктовал Чекрыгину стихи, которые тот своим четким почерком переписывал особыми литографскими чернилами.

Четыре рисунка, сделанные Чекрыгиным тем же способом (литографским), сами по себе замечательны, однако только внешне вяжутся с текстом Маяковского.

– Ну вот, Вася,– бурчит Маяковский,– опять ангела нарисовал. Ну нарисовал бы муху. Давно муху не рисовал.

Работа над внешним оформлением книжечки продолжалась неделю или полторы.

Наконец подготовленные к печати листки были собраны с большой осторожностью (ибо литографская бумага чувствительна к каждому прикосновению пальцев) и снесены в маленькую литографию, которая, как помнится, помещалась на Никитской, в Хлыновском тупике.

Была весна. Весело глядело голубое небо, ярко пестрели вывески и витрины магазинов. Маяковский был в несколько приподнятом благодушном настроении и, по своему обыкновению, острил играя словами.

В Леонтьевском переулке (ныне ул. Станиславского) был тогда целый ряд антикварных магазинов. Ковры, картины и фарфор.

– Фар–фор,– читает Маяковский, шевеля челюстями.– Фар–фор–роф–раф.

Дальше зубной врач, который тотчас же обращается в зубного рвача.

– Осторожней, Владимир Владимирович! Трамвай!

– Ничего, не беспокойтесь, отскочит.

Маяковский не шел, а маячил. Его можно было узнать за версту не только благодаря его росту, но, главным образом, по размашистости его движений и немного корявой и тяжелой походке.

Сдержанность, четкость, почти сухость – все это выработалось позднее, когда черная, а затем желтая блуза или, по контрасту с ними, недолго просуществовавшие цилиндр и сюртук, застегнутый на все пуговицы, были сменены иным внешним стилем: коротко остриженные волосы, фуфайка или простой серый костюм. Но тогда Маяковский еще сохранял стиль "поэта с длинными волосами".

Через две–три недели книжечка "Я!" с рисунками Чекрыгина и моими была отпечатана в количестве триста экземпляров. Маяковский разнес их по магазинам, где они были довольно скоро распроданы.

Книжка имела, несомненно, некоторый успех, обратила на себя даже внимание самого "медного всадника русской речи" – Валерия Брюсова 4. Маяковский быстро завоевывал популярность.

1935

Б. К. Лившиц . Из книги "Полутораглазый стрелец"