V.
Шрифт:
Стрэйт-стрит – в просторечии Кишка – была так же многолюдна, как и Королевская дорога, только фонарей на ней горело поменьше. Первым знакомым моряком, которого они увидели, оказался Леман, рыжеволосый старшина, который – уже без головного убора – выкатился на улицу из шарнирных дверей бара под названием «Четыре туза». Леман уже успел нализаться, и поэтому Папаша с Клайдом спрятались за кадушку с пальмой, решив посмотреть, что будет дальше. Леман, согнувшись на 90°, принялся что-то искать в сточной канаве.
– Так и есть, – прошептал Клайд. – Он, как всегда, ищет подходящий камень.
Старшина нашел камень и приготовился метнуть его в
– Вот видишь, – сказал Папаша Ход, впадая в философское настроение. – Живем в самой богатой стране, а так и не научились делать прощальный бросок после пьянки, как это умеют лаймы.
– Нам еще далеко до последнего броска, – заметил Клайд.
– Как знать. В Венгрии революция и в Польше тоже, в Египте идут бои. – Пауза. – А Джейн Мэнсфилд выходит замуж [281] .
– Не может быть. Она сказала, что дождется меня. Они вошли в «Четыре туза» и сели за столик. Было еще довольно рано, и покой нарушали только несколько завзятых алкашей вроде Лемана.
281
Джейн Мэнсфилд (1933 – 1967) – известная американская киноактриса.
– «Гинесс», – заказал Папаша, и от этого слова ностальгия ударила Клайда, словно обухом по голове. Ему захотелось сказать: «Папаша, прошлого не вернешь, и лучше бы ты остался на "Эшафоте", потому что мне легче мыкаться в увольнении одному, чем мучиться вот так, как сейчас, и чем дальше, тем больше».
Официантка, которая принесла им пиво, была новенькая, по крайней мере Клайд ее не запомнил с прошлого раза. Но ту, которая в другом конце зала выплясывала джиттербаг с одним из знакомцев Папаши, Клайд уже не раз видел. И хотя Паола работала в баре
«Метро», расположенном дальше по улице, эта девушка (Элиза?) по своим каналам наверняка уже узнала, что Папаша женился на одной из представительниц ее профессии. Клайд надеялся удержать Папашу от посещения «Метрополя». И надеялся, что Элиза их не увидит.
Но когда музыка закончилась, девушка заметила приятелей и подошла к их столику. Клайд уткнулся в пиво. Папаша широко улыбнулся Элизе.
– Как твоя жена? – сразу же спросила она Папашу.
– Надеюсь, в порядке.
Слава Богу, Элиза не стала вдаваться в подробности.
– Не хочешь потанцевать? Никто так и не побил твой рекорд. Двадцать два танца подряд.
Папаша проворно выскочил из-за стола:
– Давай установим новый.
Хорошо, подумал Клайд, хорошо. Спустя какое-то время к ним подошел не кто иной, как младший лейтенант Джонни Контанго, помощник начальника ремонтной службы. Он был в штатском.
– Джонни, когда наконец отремонтируют этот гребаный винт?
Матросы называли его «Джонни», потому что раньше он был таким же простым морячком, но потом закончил школу подготовки младших офицеров, после чего ему пришлось выбирать одно из двух – либо гонять своих бывших товарищей, либо держаться с ними запанибрата и послать
– Меня мучает совесть из-за винта, – сказал Джонни Контанго. – Я только что смылся от этой душной компашки в британском офицерском клубе. Слышал последнюю хохму? Звучит так: «Давай, старик, выпьем еще по одной, пока не вступили в бой».
– И в чем юмор? – спросил Толстяк Клайд.
– В Совете Безопасности мы вместе с Россией проголосовали против Англии и Франции по вопросу об этой Суэцкой заварушке.
– Папаша говорит, лаймы хотят нас окучить.
– Черт его знает.
– Так что там насчет винта?
– Пей свое пиво, Толстяк.
Джонни Контанго переживал из-за покореженного гребного винта отнюдь не в связи с мировой политикой. Он чувствовал свою личную вину, и это, как подозревал Толстяк Клайд, огорчало его гораздо больше, чем он показывал. Джонни был дежурным по палубе в ту ночь, когда старичок «Эшафот», следуя через Мессинский пролив, напоролся на какой-то предмет – обломки затонувшего судна, бочку от солярки – неизвестно. Радарная группа была слишком занята, отслеживая движение целой флотилии рыболовных судов, вышедших на промысел в том же районе, и не засекла этот предмет, если он вообще торчал над поверхностью. Ветром и течением «Эшафот» по чистой случайности вынесло к Мальте, где можно было отремонтировать винт. Одному Богу известно, какую свинью Средиземное море подложило Джонни Контанго. В рапорте указывалось, что винт был поврежден «враждебным морским существом», и потом все без конца острили на тему таинственной винтоядной рыбы, но Джонни все равно чувствовал свою вину. Командование флота предпочло бы списать все на какое-нибудь живое существо – лучше всего человеческое и с личным номером – и уж никак не на чистую случайность. Рыба? Русалка? Сцилла и Харибда? Кто знает, сколько чудищ женского пола водилось в Средиземке?
Сзади кто-то громко блеванул.
– Пингес, не иначе, – не оглядываясь, определил Джонни.
– Ну. Всю форму заблевал.
В зале возник владелец заведения и свирепо уставился на Пингеса, помощника стюарда, тщетно оглашая воздух криками: «Патруль! Патруль!» Пингес сидел на полу, все еще сотрясаясь от рвотных позывов.
– Бедняга Пингес, – сказал Джонни. – Быстро вырубился.
В центре зала Папаша отплясывал уже по меньшей мере десятый танец и, судя по всему, останавливаться пока не собирался.
– Надо бы посадить его в такси, – предложил Толстяк Клайд.
– Где Младенчик? – Младенчик, он же Фаландж, был закадычным дружком Пингеса. Пингес распластался под столом и что-то бормотал по-филиппински. К нему подошел бармен со стаканом, в котором шипела какая-то темная жидкость. Младенчик Фаландж, как обычно, с повязанным вокруг шеи женским платком, протиснулся в толпу вокруг Пингеса. Несколько английских моряков с интересом наблюдали за происходящим.
– На, выпей, – сказал бармен. Пингес поднял голову и, открыв рот, потянулся к руке со стаканом. Бармен, почувствовав угрозу, отдернул руку – и блестящие зубы Пингеса громко клацнули в воздухе. Джонни Контанго опустился на колени рядом с несчастным стюардом.