Шрифт:
Она все-таки рассказала своим друзьям, а те стали ревновать — по крайней мере, один из них, — и все было передано святому отцу, родителям и полиции, — о Боже! Как нелепо получилось! Но он не делал никаких попыток забыть ту сцену: гримерная в театре «Афина», небольшой городок Лардвик. Голые трубы, висящие в углу поношенные халаты с блестками. Разбитая полая картонная колонна для романтической трагедии, на смену которой пришел водевиль. Вместо кровати — коробка для костюмов. Потом — шаги, голоса, и медленно-медленно повернулась дверная ручка…
Она сама захотела этого. И даже потом ее просохшие глаза за кордоном ненавидящих взглядов говорили: "Я все равно хочу". Алиса: крах Ральфа Макберджесса. Никому не известно — чего они хотят на самом деле.
Как он оказался в Александрии? Куда поедет после? Для туристов все эти вопросы не имеют
Обычная в среде туристов игра. Они прекрасно понимали, с кем имеют дело, и те, кто участвует в игре, делают это по той же причине, по которой люди торгуются в магазинах или дают попрошайкам бакшиш, — неписаный закон земель Бедекера. Макс был просто одним из мелких неудобств в почти безупречном механизме туристского государства. Это неудобство казалось даже специально изобретенным — для «колорита».
Заведение Финка начало оживать. Макс с интересом поднял глаза. Через рю де-Росет шагала веселая группа, вышедшая из здания, с виду напоминавшего посольство или консульство. Там, похоже, закончилась гулянка. Ресторан быстро наполнялся. Макс внимательно оглядывал каждого входящего, ожидая еле заметного кивка — сигнала свыше.
Наконец он остановил свой выбор на компании четверых: двое мужчин, девочка и молодая леди — расфуфыренная и провинциальная, как ее платье. Разумеется, англичане. Макс имел свои критерии.
Он отличался наметанным глазом, и что-то в этой группе ему не понравилось. После восьми лет, проведенных во вненациональном владении, он научился распознавать туристов с первого взгляда. Девочка и леди к ним принадлежали почти наверняка, но сопровождающие вели себя как-то не так — им не доставало некоторой самоуверенности, инстинкта принадлежности к туристской части Алекса, в любом городе мира присущего даже новичкам, впервые выехавшим за границу. Но время было позднее, а Макс не нашел пока ни еды, ни ночлега.
Выбор вступительной фразы не имел большого значения — Макс располагал целым набором, — просто нужно знать, какая из них лучше всего подходит для того или иного «контакта». А дальше — действовать в зависимости от полученного ответа. Сейчас все вышло, как он и рассчитывал. Мужчины напоминали комедийную пару: один — светлый и полный, другой — темный, краснолицый и сухопарый, — казалось, он хочет сыграть в "веселую собаку". Ну и прекрасно, пусть себе играют. Макс умел быть веселым. Во время знакомства его глаза на полсекунды дольше задержались на Милдред Рэн. Но она оказалась близорукой и приземистой — ничего похожего на ту давнюю Алису.
Идеальный «контакт»: все вели себя, будто старые знакомые. Но непонятным образом возникало ощущение, что путем некого ужасного осмоса вокруг начала распространяться весть: то, что компания Порпентайн-Гудфеллоу плюс сестры Рэн сидят за столиком у Финка, — это как ветер в паруса всех александрийских попрошаек и бродяг, добровольных изгнанников и пташек-на-воле. Вся эта стесненная в средствах публика смело могла слетаться сюда, и каждого встретили бы одинаково: сердечно и буднично, как близкого знакомого, вышедшего полчаса назад. Макс был подвержен видениям. Это будет продолжаться до завтра, потом еще день, и еще; такими же радостными голосами они будут звать официантов, чтобы те принесли стулья, еду, вино. Вскоре других туристов придется не впускать — все стулья у Финка окажутся занятыми и будут кольцами распространяться от этого стола, как на поперечном срезе дерева или на дождевой луже. А когда стулья у Финка кончатся, обеспокоенные официанты начнут приносить еще — из соседнего здания, потом из следующего, из других кварталов, с других улиц; толпа сидящих попрошаек начнет переливаться через край, набухать все больше… и размеры застольной беседы вырастут до неприличия — каждый из тысяч и тысяч участников постарается поделиться своими воспоминаниями, шутками, снами, сумасбродствами, эпиграммами… развлеченьице! Грандиозный водевиль! Они так и будут сидеть утолять голод, напиваться, отрубаться, потом просыпаться и напиваться вновь. Когда это закончится? Да и закончится ли?
Старшая девушка, Виктория, о чем-то рассказывала, — наверное, белый «Веслауэр» ударил ей в голову. Ей лет восемнадцать, — предположил Макс, постепенно отгоняя от себя видение об общине бродяг. Примерно, ровесница Алисы.
Было ли в Виктории хоть что-нибудь от Алисы? (Алиса тоже относилась к максовым критериям.) По крайней мере, то же любопытное сочетание девочки играющей и девочки-не-прочь. Веселая и такая еще неопытная…
Она была католичкой, ходила в монастырскую школу рядом с домом. Заграницей — впервые. Виктория говорила, пожалуй, слишком много о своей религии; раньше она смотрела на Сына Божьего, как молодая леди — на подходящего холостяка, но в конце концов поняла: Он, конечно, не из таких, но за Него стоит целый гарем, одетый в черное и украшенный лишь четками. Виктория чувствовала себя не в силах бороться в условиях подобной конкуренции, и через пару недель оставила послушничество, но отнюдь не церковь — ту, с печальнолицыми статуями, запахом свечей и ладана, которая составляла, наряду с дядюшкой Ивлином, один из фокусов ее безмятежной орбиты. Дядюшка, неистовый ренегат-бродяга, раз в несколько лет приезжал из Австралии, и вместо подарков привозил удивительные рассказы. На памяти Виктории он ни разу не повторился. Но самое важное заключалось в том, что она получала достаточно материала, чтобы в промежутке между визитами создавать свой личный, укромнейший уголок — мир колониальной куклы, в который она могла мысленно играть без перерыва — развивать, исследовать, видоизменять. Особенно во время мессы: здесь присутствовали сцена и драматический фон, готовые упасть зернами во вспаханную почву фантазии. Бог надевал широкополую шляпу и в антиподных частях небес сражался с аборигеном Сатаной во имя и на благо всех викторий.
Алиса же (ведь это был «ее» священник, если я не ошибаюсь) принадлежала к англиканской церкви: англичанка до мозга костей, будущая мать, яблочные щечки и все в том же духе. Что с тобой, Макс? — спрашивал он себя. — Выйди ты, наконец, из этой гримерной, из этого безрадостного прошлого. Ведь это же — всего-навсего Виктория. Виктория… что же в ней так напоминает Алису?
Обычно на подобных застольях Макс умел быть разговорчивым, веселым. Не в виде оплаты за еду или ночлег, но дабы поддерживать форму, тонкое умение рассказывая анекдот, постоянно оценивать, насколько сильна его связь с аудиторией, в случае, если… в случае…
Он мог бы вернуться к бизнесу. Ведь за границей множество туристических компаний. Тем более сейчас, восемь лет спустя, кто узнает его — с усами, крашеными волосами, измененной линией бровей? Нужно ли это изгнание? Конечно, о той истории прослышали в труппе, и она разлетелась по всей английской провинции. Но они любили его — красивого, веселого Ральфа. Прошло уже восемь лет, и даже если его узнают…
Но сейчас Макс понятия не имел, что говорить. Разговор вела девушка, а у Макса не было опыта поддерживать такие темы. Здесь не служили обычных поминок по прошедшему дню — виды! гробницы! забавные попрошайки!
– никто не хвастался мелкими трофеями из магазинов и базаров, никто не продумывал завтрашний маршрут; лишь вскользь упомянули о банкете в австрийском консульстве. За столом звучала односторонняя исповедь, Милдред тем временем разглядывала найденный возле Фароса камень с отпечатками трехполостного ископаемого, а двое мужчин слушали Викторию, но мысли их были заняты другим: то и дело они поглядывали друг на друга, на дверь, озирались вокруг. Ужин был съеден, остатки — унесены. Но даже с полным желудком Макс не стал веселее. Эта компания угнетала его, и он чувствовал тревогу. Во что он вляпался? Судя по всему, во что-то нехорошее.
— Боже мой, — произнес Гудфеллоу. Они подняли глаза и увидели сзади тощую, только что материализовавшуюся фигуру в вечернем костюме, увенчанную головой ястреба-перепелятника. Голова грубо загоготала, сохраняя свирепый вид. Виктория громко рассмеялась.
— Это Хью! — восторженно завопила она.
— Угадала, — глухо прозвучал голос из-под маски.
— Хью Бонго-Шафтсбери, — представил Гудфеллоу с натянутой любезностью.
— Хармахис. — Бонго-Шафтсбери указал на керамическую ястребиную голову. — Бог Гелиополиса и верховное божество Нижнего Египта. Эта маска абсолютно подлинная и использовалась, знаете ли, в древних ритуалах. — Он уселся рядом с Викторией. Гудфеллоу нахмурился. — Вообще говоря, это — Гор на горизонте, еще он изображался в виде льва с человеческой головой. Как Сфинкс.