Ва-банк для Синей бороды, или Мертвый шар
Шрифт:
Вполне овладев собой, Ванзаров сумел вернуться к делу.
– Я вряд ли могу быть полезна, – печально сообщила Филомена Платоновна.
– Маменька не может передвигаться без посторонней помощи, – вставил Бородин.
– Нилушка, зачем эти подробности… Он славный мальчик, не правда ли? Я воспитала его добрым, чутким, отзывчивым. Его любят и ценят в обществе. И сам он всегда готов помочь любому. Недаром кормила его грудью до пяти лет…
– Маменька!
Взрослый мужчина зарделся, как шаловливый мальчуган. Родион хорошо понял состояние мужчины в два
– В этом нет ничего постыдного. Ребенок, выросший на материнском молоке, здоровее и добрее прочих. Он так долго не мог оторваться от моей груди.
– Ну маменька!!!
– Так, что происходило нынче утром? – Чиновник полиции принялся спасать остатки мужского достоинства бильярдиста.
– Эту ночь, как и все прочие, я спала плохо, почти совсем не сомкнула глаз. От духоты не спасали и открытые окна. Забылась тяжелым, мучительным сном только под утро. Внезапно меня разбудил чей-то пронзительный крик. Я позвала, но ко мне никто не явился. Крики продолжались, слышался голос Аглаи и рыдания Антонины, но я не знала, что случилось, и самые черные мысли уже овладели мной. Я вся извелась, пока не появился Нилушка и не объяснил происшествие.
Ванзарову показалось, что ему зачитали вслух какой-то сентиментальный роман. Или так бывает со старыми людьми?
– Насколько понимаю, окна вашей спальни выходят на правую сторону дома, где эркер, – спросил он. – Кто-нибудь проходил утром?
– Ах нет. Я никого не замечала.
– Что может означать появление у вас на заднем дворе гл… – Родион осекся под страшным взглядом заботливого сына, – все это происшествие?
– Ума не приложу, – неожиданно резко сказала госпожа Бородина. – Думаю, чья-то очень жестокая и глупая шутка.
– И все же предложили обратиться в полицию…
– Нет, Нилушка настоял. Я отговаривала, но мой мальчик не послушался.
– Прошу прощения, Филомена Платоновна, что вынужден спросить, но это мой долг. У вашей семьи есть в прошлом некие тайны, о которых кто-то захотел напомнить подобным образом?
– Нет. Никаких тайн нет и быть не может, – ответила дама строго. – Мы простая и открытая семья. Помогаем, чем можем, бедным и не задираем нос. В нас нет дворянской спеси. Деньги моего мужа не сделали нас хуже или злее. Надеюсь, господин сыщик, вы мне верите?
– Я чиновник полиции, мадам.
– Тем лучше. Желаю вам скорейше разыскать шутника и примерно наказать его… Нил, отвези меня.
Деревянное сооружение удалилось под благородный скрип. Вернувшись из спальни, Бородин тяжко вздохнул, словно делился с таким же любимым сыном одним им понятной бедой.
– У маменьки отказали ноги, – оправдываясь, сказал он. – Что только не делали: и докторам показывали, и на воды в Будапешт возили, – ничего не помогает.
– Давно это случилось?
– Уже года три… Желаете допросить Тоньку?
– Я зашел бы к Аглае.
Бородин послушно направился к двери комнаты, соседней с материнской
– Нянюшка, к тебе можно?
Ему никто не ответил.
– Тут полицейский чиновник, господин Ванзаров, хочет кое о чем расспросить. Впусти нас…
В двери расползлась узкая щелка, из которой стремительно выскочило нечто в черном и тут же захлопнуло за собой дверь.
– Нечего там делать, – сказал хриплый старческий голос.
Нил Нилыч отошел в сторону. На Ванзарова уставились черные слезящиеся глаза, как будто выпиравшие из лица, перепаханного морщинами. Старые патлы выбивались из-под косынки, повязанной в спешке. Старушка, а вернее сказать бабка, если пожалеть слов «баба-яга» или «ведьма», казалась озлобленным хорьком, у которого от бессильной ярости шерсть встала дыбом. Хотя шерсти на сгорбленном загривке, конечно, не просматривалось. Мерзкое создание, на вид – глубоко за семьдесят, выглядело полным сил. Или, во всяком случае, способным вцепиться длинными когтями, то есть, конечно, ногтями, в лицо гостя. Такой нянькой только в страшной сказке пугать. Между тем Нил посматривал на нее с тихим обожанием. Да, ко всему привыкнуть можно…
– Так и будем в смотрелки играть? – прорычала Аглаюшка. – Что вам угодно? Зачем пришли?
Изобразив строгое достоинство, которому и дела нет до вздорных старушек, чиновник полиции официально спросил:
– Что можете сообщить об утреннем происшествии?
– Нечего сообщать.
– Но ведь вы…
– Тонька, дура, крик подняла, всех разбудила, а то бы… – Что бы случилось при другом развитии событий, Аглая не сказала. Зато строго уставилась на Бородина.
Нил Нилыч как-то сразу заторопился, указал, где комната кухарки, и героически смылся.
Ванзаров уже собрался продолжить приятную беседу, как вдруг старушка резво подскочила и, шипя, процедила:
– Убирайтесь-ка отсюда, господин хороший. Нечего тут делать. Сами разберемся. И нос совать нечего. Тут дела семейные.
– Неужели?
– И шутить со мной не вздумай! Ишь, гусь выискался!
С вредной птицей Родиона сравнивали в первый раз, все больше с мишкой или с бычком. От досады за попранное достоинство не сдержался.
– Извольте взять должную манеру! – гаркнул он. – Я вам не мальчик, а чиновник полиции для особых поручений. Не какой-нибудь там сыщик, а лицо официальное. И требую отвечать, когда спрашиваю. А то быстро продолжим в участке.
Вся эта мальчишеская тирада не произвела на Аглаю ровно никакого впечатления. И морщинка не дрогнула, буравила водянистыми зенками непрошеного субъекта. Только ответила почти ласково:
– Миленький, пугать меня не надо, я уже ничего не боюсь. Подобру тебе советую: не суйся, ничего, кроме грязи, тут нет, уж поверь мне. Сами разберемся.
– О каком семейном проклятии упоминали? – упрямо спросил Родион.
– Послушался бы меня Нилушка, не поскакал в полицию, так и затихло бы все. Само собою бы разошлось, как волны в пруду… Показалось ему, что-то болтала с испуга, даже сама не помню.