Ваал
Шрифт:
Дверцы машины распахнулись. Два кувейтца в белых просторных одеяниях отогнали нищих. Те забормотали какие-то угрозы, но тем не менее подобострастно подчинились. Кто-то взял Нотона за руку и помог ему подняться.
— Вы ранены? — спросил этот человек. Из-под традиционного головного убора смотрели быстрые темные глаза, над полными женственными губами топорщились тонкие усики.
Нотон тряхнул головой, чтобы прийти в себя.
— Нет. Нет, я в порядке. Но еще полминуты, и ответ мог бы быть иным.
Мужчина хмыкнул и покивал. Он заметил старика, но не сделал попытки прийти на помощь.
— От этого сброда одни неприятности.
— Да. Тут мой друг… боюсь, он сильно пострадал.
Мусаллим мельком взглянул на Каспара, лежавшего в луже крови.
— От этого сброда одни неприятности, — повторил он и повел пухлой рукой: — Прошу в машину…
Обессиленный, потрясенный Нотон кивнул и, тяжело опираясь на Мусаллима, побрел к лимузину. В пропахшей пряными духами машине, где работал кондиционер, сидели шофер в белой форме и бледный блондин в темно-синем деловом костюме. Нотон заплетающимся языком пробормотал: «Моего друга ранили. Я должен им заняться», — и попытался вылезти из машины, но Мусаллим удержал его за плечо.
Блондин в синем костюме отсутствующе смотрел на него. Вдруг он медленно открыл дверцу, поднялся и сказал: «Я займусь вашим другом».
Нотон запротестовал:
— Нет, я…
— Я займусь вашим другом, — повторил бледный человек в темно— синем костюме и пошел к лежавшей на земле фигуре. Нотон заметил, что он заметно хромает, словно с его бедром что-то было не в порядке.
Мусаллим похлопал Нотона по руке:
— Все будет хорошо. Вы теперь среди друзей.
Лимузин с ревом помчался сквозь лабиринт сверкающих стен и истощенных, чахлых, изнуренных болезнями тел. Нотон повернулся на сиденье, вдруг окончательно обессилев: ему показалось (он был почти уверен в этом) что он увидел, как оборванцы вновь подбираются к Каспару — крадучись, медленно, крепко зажав в кулаках новые камни.
А мужчина в темно-синем костюме спокойно наблюдает за этим.
13
— Прошу, — сказал Мусаллим, снимая с подноса, который держал слуга в белой форме, две серебряные чашечки величиной с наперсток. — Чай освежит вас. Я знаю, иностранцы с трудом переносят нашу жару. Что до меня, я родился в пустыне.
Нотон взял предложенную ему чашечку и пригубил. Чай был черный, очень крепкий, с привкусом гвоздики. Они сидели в великолепном, расшитом золотом шатре Мусаллима на краю лагеря. Песок устилали дорогие ало-золотистые ковры. Мусаллим сидел за широким резным бюро, а Нотон расположился в одном из двух полотняных шезлонгов под благословенной сенью шатра.
— Отличный чай, — похвалил Нотон.
— Когда-нибудь вся пустыня станет моей, — сказал Мусаллим. — Я уже режу ее, точно искусный хирург. Водопроводы, газопроводы… я протянул их по пескам, как… — он сделал такой жест, словно сшивал что-то в воздухе, — …как накладывают швы. Народ оценит это.
Нотон кивнул. Издалека сквозь монотонный голос Мусаллима пробивался многоголосый гвалт: лагерь бурлил, точно огромный котел.
— Вы не могли бы навести справки о моем друге? — спросил он.
— О вашем друге?
— Да, о том человеке, с которым я был. О мистере Каспаре.
Мусаллим взмахнул рукой и откинулся на спинку своего кресла. На фоне ослепительно-белой дишдаши его кожа приобрела ржавый оттенок.
— Он в хороших руках… Здешний сброд способен кого угодно вывести из терпения!
Нотон допил чай, поставил чашку на круглый столик у шезлонга и заглянул в полуприкрытые сонные глаза своего собеседника.
— Я не понимаю, что здесь происходит, — признался он. — Я уже несколько недель собираю материал для своей книги, я видел, как росла эта толпа. Теперь, кажется, они окончательно распоясались. Не знаю… — Он провел ладонью по лбу, стирая капли пота, которые собрались над бровями, готовые закапать вниз. — Я никогда еще не видел ничего подобного. Это отвратительно. Это… не знаю.
Мусаллим помолчал, поглаживая тяжелыми от золотых перстней пальцами позолоченные завитушки, украшавшие резные подлокотники его кресла.
— Мистер Нотон, — сказал он наконец, — в жизни есть много такого, что кажется отвратительным. Безобразным. Но если приглядеться повнимательнее, начинаешь видеть своеобразную красоту. То, что здесь происходит, тревожит вас оттого, что вы еще не поняли. А я спокоен — я понимаю. Я не позволил бы использовать свою землю в подобных целях, если бы не чувствовал, как это важно и что игра стоит свеч. Вот увидите, мистер Нотон, эта песчаная унылая равнина войдет в историю как место проявления божественной воли.
Нотон резко поднял голову.
— Это ваша земля?
— Да, и этот клочок, и земли на много миль вокруг. Хотите еще чаю?
— Нет, спасибо. — На руке Мусаллима, краем глаза заметил Нотон, остро сверкнул бриллиант. — Тогда объясните мне, пожалуйста. Я вижу здесь безумие и смерть. А вы видите еще что-нибудь?
— А я вижу все остальное, — ответил Мусаллим. Несколько секунд он смотрел на Нотона, потом взгляд его темных глаз обежал шатер. Казалось, он подбирает верные слова. — Моя семья была из очень бедных, мистер Нотон… или так мне тогда казалось. — Он выразительно поднял палец. — Они были бедуины, кочевники. Мой отец… О, я помню отца — на прекрасном белом коне, зубы блестят на солнце! — так вот, мой отец был человеком необычайно решительным, брал что хотел и когда хотел, — он опять взглянул на Нотона и смущенно улыбнулся, — и, бывало, бил жену и детей, если считал, что это необходимо. Он был истинным сыном пустыни, мистер Нотон, а главное, он был человеком необычайной силы духа.
— Силы духа? — переспросил Нотон.
— Когда он был еще совсем молод, ему принадлежали шесть семей с их колодцами. С ним приходилось считаться. Конечно, у него были… враги. Они презирали его, как трусливый пес из страха презирает благородных волков. Даже родня восставала против отца. Я помню, однажды ночью мы разбили шатры на каменном утесе, откуда отец мог смотреть на залив… Помню, светила полная луна, ветер с моря шевелил полог нашего шатра, а внизу шумел залив. Враг отца Асед — его родной брат! — пришел сказать ему, что он зашел слишком далеко. Слишком далеко, сказал Асед. Но это было все равно что велеть морю не подтачивать сушу.
Отец тогда убил хранителя колодца. Тот человек обманывал его, и отец насадил его голову на кол, чтобы кровь капала в воду и отравляла ее в назидание тем, кто не желал выказывать отцу должного уважения. И вот брат пришел сказать отцу, что семья отреклась от него. Ты опозорил наше имя, сказал Асед и плюнул отцу под ноги. Я помню это: я видел, как слюна блеснула в лунном свете.
Глаза Мусаллима горели. Он подался вперед, его пальцы рисовали в воздухе перед лицом Нотона какие-то загадочные фигуры.