Вацлав Дворжецкий – династия
Шрифт:
А между тем у Хлудова был реальный прототип – генерал Слащёв с очень интересной биографией. Он был белогвардейским генералом, весьма талантливым, но одновременно жестоким вешателем. И, действительно, где бы ни был, оставлял после себя кровавый шлейф… Бежал в Константинополь. Вернулся в Россию – не выдержал. Преподавал в советской Военной академии. Однажды, когда Слащёв, стоя у карты, разбирал план своей операции, один из курсантов, отец которого по приказу Слащёва был повешен, выстрелил ему в голову (тот стоял к присутствующим спиной). И промахнулся. Слащёв обернулся и, сказав: «Плохо стреляете», – спокойно продолжил объяснять план операции,
23
Я. А. Слащёв был убит в 1929 году, предположительно из мести.
Мы с Владиславом делали Хлудова, образно говоря, графическим, нарисованным тушью. Это был не портрет маслом, а именно графический. Был еще большой скандал вокруг финала – возвращается все-таки Хлудов в Россию или нет (несмотря на исторический факт) ? В итоге финал мы оставили открытым. Хлудова мы сняли сначала на корабле, потом на берегу, затем отдельный крупный план. Неясно, где он. Нигде. И Влад сыграл это «нигде» замечательно. Нам показалось, что такой открытый финал стал одним из наиболее интересных решений во всей картине. Когда всё повисает в воздухе: и его проблемы, и его вина, и его трагедия, и, собственно, его жизнь.
Владик никогда не приходил на съемочную площадку со своими проблемами, никогда и ни на что не жаловался. Несмотря на то что ему негде было жить в Москве, он был абсолютно спокоен. Но я должен сказать, что отсутствие жилья – это судьба всех провинциальных актеров, которые до сих пор приезжают в Москву. Однако Владик не был ни «голодным», ни «холодным», это выдумки. Тогда еще у артистов были категории и соответствующие им ставки, и мы, перескочив через несколько категорий, сделали Владику высокую ставку. Конечно, это было меньше, чем, например, получал Ульянов, но ведь Михаил Александрович имел уже два десятка картин и был всенародным любимцем, а у Владика – всего лишь первая роль в кино…
У него были какие-то свои «дамские» проблемы: он расходился, сходился… конечно, здесь будут жилищные проблемы, ну и что? Мне кажется, в воспоминаниях о Владиславе слишком много внимания уделяется этой стороне его жизни. Я, например, лет пять снимал комнатку у официанта из «Астории», когда уже снял четыре картины, имел звания и наполучал международных призов… Ну и что? Ничего в этом страшного нет. Я своему приятелю, замечательному писателю, который долгое время не мог устроиться в жизни (сейчас он живет в Германии), ходил голодным и холодным, как-то сказал: «Вот когда ты в первый раз наешься досыта, до отвала, ты уже никогда в жизни не напишешь о еде так, как ты описал эту куриную ножку в своей повести…»
Думаю, что сам образ Хлудова наложил на Владика, точнее, уже на его человеческий образ (каким воспринимали его и зрители, и коллеги впоследствии), большой отпечаток. Но таким был генерал Хлудов, а не Владик. Он был человеком замкнутым, но иначе, чем Хлудов, – очень сдержанным, лояльным. Вообще-то я слышал, что от Владика можно было ожидать какой-то взрывной реакции, резких слов и даже непредсказуемых действий, но с нами он был очень внимателен, открыт в работе. Готов был все время учиться, слушать, исправлять, делать – одним словом, всё, что потребуется для картины. Он был как губка, готовая все впитывать в себя, и все время искал контакта и с нами, и с актерами.
На озвучании мне не нравилось, как Владик говорит. Он не мог повторить того, что было сыграно. На экране все было очень органично, а повторить нюансы собственной речи у него не получалось. Я злился, но, естественно, молчал, потому что Владик был из тех людей, кого нельзя было обидеть. И он подошел сам: «Ну, что, Владимир Наумович, плохо всё, да? Вам не нравится то, что я делаю?» Я как-то попытался его успокоить, подбодрить… На следующий день над одной фразой мы работали целую смену. Владик сразу спросил: «А нельзя ли еще раз попробовать ту сцену?» И мы с ним и с Аловым долго нащупывали интонацию. Владик менял голос, сажал, делал более низким, простуженным, варьировал его силу, вкладывал в него разное напряжение, искал тембр, переломы, перепады… Одним словом, он почувствовал вкус к этому делу, и все у нас получилось очень хорошо.
Когда работа над картиной подходила к концу, мы уже думали о том, как занять Владика в будущих работах, – и, увы, не находили для него образа.
Мне всегда казалось, что Владу нужна партнерская поддержка, – в нашей работе он всегда пытался зацепиться крючком за партнера. Хотя Хлудов – такая роль, где герой иногда впадает в оцепенение и вдруг становится абсолютно одинок и смотрит как бы внутрь себя. Он мог долго молчать и не видеть вокруг никого. Мир в это время для него не существовал. Но это – образ Хлудова, прекрасно исполненный актерски. Владика в жизни я таким ни разу не видел.
Литературным консультантом картины «Бег» была Елена Сергеевна Булгакова, с которой мы с Аловым дружили и часто бывали у нее. И Владик проявлял к этому очень большой интерес, много читал. Знакомился с архивными документами.
Я никогда не видел его на сцене, но думаю, что Владик – актер не для театра. Там очень многое он должен был потерять. Он абсолютно кинематографический актер, его нужно смотреть близко, в упор, лицо в лицо. Мельчайшие нюансы, движения век, глаз, как плотнее сжались губы, как вдруг пролегла глубокая морщина – этого ведь в театре не увидишь.
На мой взгляд, Владик прежде всего нес в себе мужское начало – оно в нем было очень ярко. Второе – в нем была порода. Военная косточка. Его тема – это тема очень сильного человека. Но во Владике существовал еще момент надломленности. Мне даже кажется, что он предчувствовал свой скорый уход из жизни… Хотя он ведь обладал атлетической силой. Как-то раз я увидел его выходящим из ванной комнаты. Это был Аполлон – идеально сложен и просто великолепен: широкий разворот плеч, узкие бедра, шикарно посаженная голова… Владик был скульптурно красив, и я полагаю, что вся женская часть съемочной группы определенно была влюблена в него.
В нашей группе все комплексы сразу отпадали, все чувствовали себя свободно и спокойно, потому что играли в одну игру. Мы испытывали большую радость от того, что нам посчастливилось взяться за Булгакова и что всё было для этого. У нас были корабли, тысячные массовки… Сейчас один кадр из I «Бега» стоил бы всю мою последнюю картину за 1998– 1999 годы – подумать только!.. Была пятитысячная массовка, которую мы везли в I карьеры, чтобы сделать кадр со слепыми, – всего один кадр… А это, в свою очередь, двести автобусов. Попробуй сейчас сними «Бег»…