Вадбольский
Шрифт:
Толбухин, как истинный патриот, хотел что-то сказать язвительное, я остановил его жестом, и он, что удивительно, послушался.
— Мы здесь все курсанты, — сказал я примирительно. — И все одинаковы. Я слышал, на первом курсе новичкам непросто. Нам лучше сплотиться хотя бы в пределах нашей комнаты, чтобы уметь себя защитить.
Толбухин фыркнул.
— От кого? Я видел тут сынка самого светлейшего князя! Его батя вхож к Императору, его знают в высших кругах, да по одному его слову нас сотрут в пыль.
— Отец вряд ли станет впрягаться
Эдгар хмуро улыбнулся, выбрал кровать и шкафчик, принялся перегружать из дорожной сумки в него вещи. Рост выше среднего, спортивный, явно не пренебрегает физическими упражнениями, лицо нордическое, сухое, острые скулы и такой же острый взгляд. Я бы сказал, что с пеленок приучен к дисциплине и порядку, ну ещё бы, немец, а то ещё и пруссак. Идеально опрятен, светлые волосы коротко подстрижены, двигается как механизм точно, ни одного лишнего движения.
Я отметил, что его строгий костюм тёмно-синего цвета точно не в магазине готово платья куплен, а сшит и подогнан по его фигуре идеально точно. Белая рубашка с идеально отглаженным воротником, прямой взгляд, да, это в самом деле потомственный дворянин.
Толбухин поглядывал на него в самом деле с недоверием, по его виду я понял, что уже проигрывает в воображении схватку с новым жильцом нашей комнаты, однако быстро сдулся, и я понял, что финал был не в его пользу.
— Сколько длится обучение? — спросил я.
Толбухин посмотрел с изумлением.
— Ну и вопросы у тебя! Из леса вестимо?.. Три года.
Я сказал со вздохом:
— Значит, есть два курса старше. Надеюсь, тут нет дедовщины.
Эдгар закрыл шкафчик, распрямился, в его движениях ни намека на лишнюю жестикуляцию, люблю людей, что следят за своими движениями и за тем, что говорят, чувствую в нём будущего прусского офицера, верного долгу и орднунгу.
— Наверное, — произнес он с заметным верхненемецким акцентом, — не всё понимаю в русском языке, что такое дедовщина?
— Лучше этого не знать, — ответил я. — Ладно, обустраивайтесь, я в город, дел много.
Толбухин сказал мне в спину:
— Какой город? Всё, с началом занятий, то есть, с сегодняшнего вечера, выход в город закрыт.
— Насовсем?
— Только в выходные можно, — ответил он. — Два дня в неделю. Все остальные дни мы взаперти.
— Тоже мне взаперти, — сказал я. — Да тут внутри целый город! Но, как досадно, завтра первое занятие, а я ничего не взял для,и лицейский мундир остался в гостинице…
Фёдор сказал с некоторой завистью:
— Если в гостинице, ты богач, баронет. А мне деньжат подкинули только на семечки, так что жить и питаться буду здесь.
— Ну, в этом тоже есть свои плюсы. — утешил я
Он покосился на меня в недоумении.
— Что рассказать?
— Ну, — сказал я, — что это, какая она… и вообще существует ли?
Он посмотрел в изумлении, а Равенсвуд заметил тем же нейтральным тоном:
— В Сибири что, совсем её нет?
— Сибирь велика, — ответил я с горестным вздохом, — и необъятна. Или обильна, хотя и непонятно в чём. Только дорог нет, в одном селе обычно не знают, что в соседнем. Гуторят про леших, водяных, бабок-ворожеек, что перекидываются чёрными кошками, чтобы по ночам соседских коров доить…
Он хмыкнул и смолчал, зато с жаром заговорил Толбухин:
— А в столице говорят, Проходы или как ещё называют, Щели, как раз все там, в неведомой Сибири. Здесь их быстро гасят, а там разрастаются безнадзорно, оттуда выходят твари… Может какие-то выжили и поселились в ваших болотах?
— Погоди, погоди, — сказал я, — что за Щели?
Он весело гыгыкнул.
— И этого не знаешь? Ну и места у вас… Переехать туда, что ли? Тогда слушай…
Рассказывал он смачно и с удовольствием, вряд ли в столице найдешь такого лопуха, что распустит слоновьи уши и жадно вбирает то, что известно каждому ребенку.
Щели существуют не то с начала мира, не то на сутки позже. Сперва на них не обращали внимания, не до того было. Потом самые пронырливые полезли и в эти странные образования, тёмные такие пятна, укутанные в плотный туман, будто вода кипит, где-то совсем мелкие, можно шляпой накрыть, но больше приличных размеров, от двух-трех саженей до пары сотен.
На свете нет другой такой любопытной твари, как человек, он и в эти пятна полез без всякого принуждения, хотя от них за версту веет жутью. Некоторые сгинули, а те, кто вышел обратно, рассказывали невероятные вещи, кто-то даже принес шкурку неведомой зверушки.
Оказалось, что такое пятно что-то вроде двери, через которую попадаешь совсем в другое место. Церковь тут же заявила насчёт преисподней и призвала прихожан держаться подальше от скверных мест, а сама устроила несколько крестных ходов с хоругвями, иконами и молебнами, призывая Господа защитить Землю Святорусскую от раскрывающихся дверей в ад, где Сатана и грешники кто в котлах, кто на вилах, а кто и вовсе в самом низу, где прикован сам страшный Люцифер…
Любителей приключений увещевания священнослужителей не остановили, всё больше народа отправлялось в эти пятна. Самые удачливые приносили то странного убитого зверька, каких нет на свете, то охапку диковинных цветов, их тут выкупали за бешеные деньги.
Академия Наук заинтересовалась, отправила одну за другой три экспедиции. Первая вернулась с триумфом, собрав огромное количество странной флоры, что не встречается на Земле, набрали два десятка дивных животных и загрузили изучением образцов половину сотрудников Академии.