Вадбольский
Шрифт:
Все трое переглянулись, засмеялись так же разом, что значит спаянный коллектив, старший сказал так же весело и самым дружелюбным голосом:
— Учителя не спрашивают, что вам хочется. Будут учить по своим программам. А мы вам поможем по своим. Вот ты, борзый, будешь чистить мне сапоги! Ну и всякие там мелочи, что понадобится моей светлости.
Я поднялся встал напротив, он чуть ниже меня, но плотный, мясистый, из тройки самый крупный.
— Денщиков будешь выбирать на службе. А слуг —
Он вздохнул, улыбка исчезла с его лица, протянул руку и цепко взялся за мое правое плечо.
— Парниша…
Я сказал внятным голосом:
— Убери руку.
Он хищно улыбнулся.
— И что ты мне сделаешь, мелкота?
— Сломаю, — пообещал я.
Его улыбка стала шире.
— Попробуй, если сумеешь…
Я левую ладонь положил на его лапищу на плече, правой с силой ударил сверху по локтю. Влажно хрустнуло, вожак громко охнул и упал на колени.
Я отступил на шаг, сердце колотится, дрожь начала охватывать всё мое тело.
— Убирайтесь, — проговорил я напряженным голосом. — Иначе сломаю всем троим шеи.
Двое, что до этого улыбались, а потом посерели и стали меньше ростом, опомнились, подхватили своего лидера под руки и быстро вытащили в коридор.
Я подошел к двери, захлопнул, повернулся к притихшим сокомнатникам.
— А хорошо день прошёл?
Толбухин сказал поспешно:
— Никто из них жаловаться не будет! Они вторглись на наш этаж в ночное время!.. За такое не только выговор, могут вообще вылететь!
Равенсвуд не отрывал от меня взгляда, на лице проступила неуверенная улыбка.
— Ну и удар у тебя… Это и есть, как догадываюсь, российская дедовщина?
— Она самая, — ответил я. — Гомер сказал, на кого не действует слово, подействует удар в челюсть. Спим?
Равенсвуд пробормотал:
— Да, тут заснешь… И как Россия существует с такими порядками?
— С нами Бог, — ответил я высокопарно, — Будь это Германия, уже бы ласты склеила.
Он посмотрел на меня в недоумении, как и Толбухин, что за выражение, сказал бы просто кони двинул или копыта откинул, а то какие-то ласты.
Часть вторая
Глава 5
У меня ряд простеньких аугментаций, что становятся доступными с развитием медицины каждому человеку. Это усиление слуха, зрения, физической силы, ускоренной регенерации. А с появлением нанитов всё это стало ещё на ступеньку выше, то есть, кроме усиления зоркости добавилась возможность видеть в темноте, а царапины стали заживать быстрее не вдвое, а вчетверо, так же и с остальными возможностями. А все знания, ранее закачанные из Всемирной Сети, стало возможным сортировать по любым запросам…
Но здесь существует странное явление, что простой суеверный
Дело в том, что у физической мощи достаточно четкие границы, не перепрыгнешь, а если и сумеешь, то на малую величину, а вот с магией, как понимаю, подниматься проще. Или не проще, но там высота пока никем не достигнута и даже не обозначена. Но даже на малом уровне те хлопцы, что как бы владеют магией, уже согнут меня в бараний рог.
Утром, когда мы трое, позавтракав вместе, топали в Учебный корпус, дорогу нам перегородили четверо крепких парней, один из них тот самый сынок герцога, Ротбарт, у которого отец и дядя чины в Императорской Канцелярии.
Его сателлитов не знаю, просто крепкие быковатые парни, морды простоватые, интеллектом не отягощены, Ротбарт на их фоне выделяется выгодно: красавец, рослый и мускулистый, лицо аристократически надменное, ясные глаза и холодный взгляд, мужественный, как считается, широкий подбородок.
Я остановился, Толбухин и Равенсвуд тоже замерли, у обоих на лицах желание любой ценой избежать неприятностей. Я сказал неприветливо:
— Вы не дадите нам пройти?
Ротбарт не послал одного из клевретов позадираться, как следовало ожидать, а потом как бы вступится за соратника, да и заодно проверит его самого, но такое потом, сейчас же ему нужно зарабатывать очки роли сильного лидера.
Он нахмурился и сказал брезгливым голосом, даже пальцами сделал эдакое движение, словно сбрасывал с них некую грязь или прилипшее насекомое:
— Слушай, деревенщина… Ты какой-то… заметный. Тебе лучше залезть обратно в нору и не высовываться.
Сразу наезд, сказал я себе. Хотя бы закурить попросил или как-то ещё начал. Но то нормальные гопники, а это же сын герцога.
Я жестом показал своим сокомнатникам, чтобы отошли и не вмешивались, спросил в изумлении:
— Кому-то мешаю?
Он повысил голос:
— Ты ещё не понял? Ты всем мешаешь своей захудалостью! Но ходишь так, будто и ты человек!
Я посмотрел по сторонам.
— Да вроде никто не жалуется.
Он сделал ко мне шаг и проговорил медленно:
— Кто-то тебя терпит, хоть и морщится, а мы вот нет! Сгинь!
Сердце мое уже не стучит учащённо, а колотится, кровь горячими потоками вливается в руки, ноги, струится по телу, делая его прочнее.
— Здесь все равны, — ответил я.
— Придется тебя поучить.
— А ты разве преподаватель? — спросил я.
Он резко и мощно замахнулся. Такой красивый богатырский замах, я его как бы должен принять, а в ответ ударить сам. Ну как битва купца Калашникова с опричником.