Валдайские колокольцы
Шрифт:
Галя вытащила нитку из платья, видимо совсем нового, сегодня впервые надетого, и сказала:
— Избалуешь? Ты, Славка, не бойся. Я Машке буду как мама. Пусть не родная, а все равно мама. Ей от этого знаешь как хорошо будет.
Она помолчала и провела по платью рукой: не то себя погладила, не то платье разгладила и повторила:
— Да, ей со мной хорошо будет. Хорошо! Машка послушная, не избалуется. Она меня любит.
— А! — махнул рукой Славка.
И я почувствовал, что у него чуть было не выскочило любимое словечко: «Бузня». Но, посмотрев на меня, он грозно сказал, нагнувшись к корзинке:
— Сидеть, Михаил! Слышишь? Смотри у меня!
Да, с медвежонком Слава был строг, очень строг. Я раньше никогда не слышал у Славика такого начальнического голоса.
За минуту до нашего отъезда зазвонил телефон. Это был Яков Павлович, который сказал:
— Счастливый вам путь. Не обижайтесь — провожать не приеду. Задерживаюсь в колхозе. У вас там все в порядке?
У нас все было в порядке. Корзина с Мишкой покоилась у Славки на коленях. Мишка спал.
Немного обидно мне было, что не повидался на прощание с Федотовым. Такой уж он был человек, что от встречи с ним у меня оставалось чувство, словно кто приласкал меня и обогрел. Ведь бывало, что мы почти и не говорили, а, поди ж ты, если до того был я обеспокоенный или усталый, после общения с Яковом Павловичем наступало спокойствие и радость.
Да, жаль, не свиделись на прощанье! Что делать!.. Такой уж он человек, что не делит свою жизнь на две части: это для меня, а это для других. У таких, как Федотов, жизнь одна, неделимая, и вся она — для счастья людей. Ведь, наверное же, и ему хотелось увидеться со мной и Славкой на прощанье…
Последние минуты на Валдае. Укатанная, точно отполированная дорога блестит на солнце так, что больно глазам. Розовый дым из труб стоит торчком прямо в голубое небо.
Вот и развилка на шоссе, а за ней в ельнике стоит великан-медведь из камня.
Прощай, Валдай!
23
Москва. На шоссе все больше и больше машин. Люди перебегают дорогу. Надо снижать скорость.
Мишка высунул мордочку из корзинки. Лезет к окну. Срывается и снова лезет.
Славка покрикивает:
— Сиди смирно! Не бунтуй!
А потом говорит примирительно:
— Ну хорошо, смотри. Это, Михаил, Химкинский речной вокзал. Понятно? Понятно! А это развилка — Волоколамское шоссе. Понял? Ну и хорошо! Теперь Ленинградский проспект… Сидеть, Михаил! Я кому сказал?…
Трудная жизнь пошла у меня дома, в Москве. Нет, я не жалуюсь, а говорю все по правде, как было. Мы со Славкой живем в одном подъезде, он на втором этаже, я на шестом. В первый день нашего возвращения из Валдая он то и дело бегал ко мне (вернее, к Мишке), а то брал Мишку вместе с корзинкой и уносил к себе. Ну, ясное дело, у него перебывали все дружки-приятели со двора. Славка показывал Мишку, говоря обычно: «Не трогай, укусит», хотя знал, конечно, что Мишка не кусается, несмотря на то что клыки у него выросли немалые и он даже любил ими попугать.
Рассказывал Славка ребятам со двора и про охоту на медведя. Как они с Юриком только отъехали, а в это время — бах! бах! — стрельба, и медведицу убили, такую здоровенную, как если представить себе автобус, ставший на дыбы, только мохнатый.
А спустя несколько дней выяснилось, что Мишка, хотя с виду существо безобидное, здорово мешает Славе учиться и, как сказала мама, Нина Васильевна, дезорганизует всю жизнь мальчика.
Что ж, Славина мама была, пожалуй, права.
Я ее встретил как-то на лестнице, она мне и говорит:
— До этой поездки не знала я, что сын у меня хвастун.
— А сейчас? — спросил я.
— Знаю. Точно знаю. Как тот охотник из татарской сказки. Слыхали?
— Нет, не слыхал.
— Тот охотник рассказывал, как встретил на краю пропасти огромного зверя, подкрался к нему и начисто остриг когти.
— Почему же когти? — спросил я.
— А потому, — сказала Славина мама, — что голову зверю кто-то раньше отрубил. Так и мой Слава: на охоте не был, а про охоту всем рассказывает. Нет, хватит! Теперь пусть занимается уроками, а Мишку выкинет из головы.
24
И вот Мишка остался полностью на моем попечении. Вообще-то я человек не одинокий: у меня есть жена и дочка. Но они с утра уходят на службу, а я работаю — пишу книги — дома. И пошла у нас такая жизнь. В семь часов утра Мишка просыпался и подавал голос с точностью хорошо отрегулированного будильника. Да, права была Юрина бабушка, когда называла медвежат колокольцами. Прервать этот громкий «колоколец» было немыслимо.
«Ыр-ры… ыр-ры… ыр-ры!» — неслось по всему дому.
Жена и дочка в это время поднимались и кормили медвежонка из соски.
Исключением были воскресенья. В этот день утром первый раз кормил Мишку я. Однако и в воскресенье медвежонок ни за что не хотел лишать себя общества моей дочери и обычно рано утром принимался рычать у ее двери до тех пор, пока ему не открывали.
Моя дочь очень любит по воскресеньям поспать. Думаю, что в этом она не оригинальна. И она очень сердится, если ей в этом мешают. Но Мишке разрешалось все. Когда его впускали в комнату, он рычал у ножки ее кровати и требовал, чтобы его взяли на одеяло. Дочка при этом ни капельки не сердилась на него за то, что он ее разбудил и что он продолжает быть назойливым. Напротив, она разрешала ему бегать по своей постели, забираться лапами на подушку, барахтаться и кувыркаться, как только он захочет.
В будние дни Мишка, накормленный моей женой и дочкой, снова засыпал, а они убегали на работу. Но стоило жене и дочке захлопнуть дверь, как Мишка окончательно просыпался и начинал громко требовать, чтобы его выпустили из корзинки. Да, я забыл сказать, что медвежонок за это время научился ходить. Сначала на полу ему было скользковато — не лесная подстилка все-таки, — а потом он привык и бегал во всю прыть. Ну как было не выпустить его из корзинки — живое ведь существо, порезвиться хочет.