Валентайн
Шрифт:
Она была вся растрепанная, выглядела ужасно. Глаза распухли и покраснели от слез. Но, когда она уходила за ручкой, она успела попутно подкрасить румянами щеки и надушиться дешевенькими духами. Она была совсем не похожа на мать ребенка, который уже «стоил» миллион. Каждый жест, каждое слово выдавали ее простецкое происхождение. И все же из этой твари произойдет грандиозное возрождение в крови и слезах, подумала Симона. Ее нужно ценить и беречь. Как величайшее из сокровищ. Да, сказала себе Симона. Я должна ее полюбить.
Как все удачно
Дамиан улыбнулся и подписал Библию.
Когда он взял ручку, Симона сделала знак Жаку подойти ближе. Он поставил коробку на стол и принялся выкладывать рядом набор инструментов: ланцеты, скальпели и разделочные ножи самых разных размеров.
Симона сосредоточилась. Она вызвала силу темного круга и протянула руки к матери Тодда. Та — наивная душа — даже не подозревала о чем-то плохом. Но когда она обернулась к Симоне и увидела, как та пристально на нее смотрит, наверное, у нее в душе все-таки шевельнулась тревога.
— Вы... вы же не сатанистка... правда? — пролепетала она.
Симона расхохоталась.
— Сатана! Козлиный царь! Пан, сатир, мелкий божок в пантеоне вечности! Тогда почему же мне не поклоняться ему?
— Что вы за церковь? — Теперь Марджори встревожилась не на шутку. — Вы же преподобный Питерс, правда? А не какое-то искушение, посланное Сатаной?
— Мы — все церкви в одной, — сказала Симона. — Мы — единственная истинная церковь. Мы — бог, который был прежде всех остальных богов. Мы — сила, которая привела мир в движение. Сила, которая переживет разрушение мироздания...
— С вами все будет в порядке, мэм. — Голос Дамиана источал беспокойное утешение. — Просто стойте спокойно. Если хотите, я подержу вас за руку. Это — для блага мира. Доверьтесь мне. — Он прикоснулся к руке Марджори, и та всхлипнула и вдруг вся обмякла. Жак подошел к ней сзади, заломил руки ей за спину и быстро связал их веревкой.
— Так познай ты отчаяние! — воскликнула Симона и приняла из рук Жака поднос с ножами. Взглянула прямо в глаза своей жертве, вложив в этот взгляд всю силу древней и первородной мощи, и увидела в этих глазах отчаяние — безнадежное и глухое, запредельное, страшное. Она погрузилась в это чужое отчаяние и пила его жадно, наслаждаясь беспомощностью своей жертвы, враз утратившей все иллюзии. Заходясь смехом, она рывком распахнула блузку на груди жертвы и приступила к работе, которая требовала полной сосредоточенности: это очень непросто — снять цельную кожу с еще живой плоти.
• зеркало •
99 ПАВИЛЬОН — ЗАЛ ЗЕРКАЛ — НОЧЬ 99
ТИММИ ВАЛЕНТАЙН сидит за белым роялем, который как будто парит в воздухе. Повсюду — зеркала. Тимми играет для себя — нежная, тихая музыка, совсем не похожая на те композиции, которые он исполняет со сцены. Неземная и отрешенная музыка. КАМЕРА объезжает его по кругу, придвигаясь все ближе и ближе, как стервятник, кружащий над еще живой добычей. Постепенный наплыв — КРУПНЫЙ ПЛАН ЛИЦА ТИММИ. Он полностью погружен в свою музыку, его выражение невозможно истолковать.
СМЕНА КАДРА: ТАППАН
Стоит в дальнем конце комнаты. МЫ ВИДИМ ОТРАЖЕНИЯ ТАППАНА — повсюду. Они множатся, окружают рояль — как хищник, готовый к прыжку. В руках у него по-прежнему — ГОРЯЩИЙ ФАКЕЛ.
ТИММИ
(резко прекращает играть)
Кто ты? Зачем ты пришел?
ТАППАН
Ты — Сатанинское отродье. Я пришел уничтожить тебя. Уничтожить самую идею. Даже воспоминания о тебе — чтобы ты не смог развратить грядущие поколения...
ТИММИ
(очень тихо)
Почему?
ТАППАН
Потому что ты не имеешь права на существование. Ты — оскорбление всего, что есть истина.
ТИММИ
Почему?
ТАППАН
Потому что ты слишком часто заставлял меня задаваться этим самым вопросом: почему? Потому что из-за тебя я усомнился во всеблагости Божьей. Потому что, когда я усомнился в Нем, я впал в отчаяние...
КРУПНЫЙ ПЛАН — ГЛАЗА ТИММИ
в которых нет даже намека на зло. Он — жертва. Потому что каждый видит в нем отражение своих внутренних мук.
ТИММИ
(с выражением оскорбленной невинности)
Почему?
ОТЕЦ ТАППАН
тычет факелом в рояль Тимми.
— Банально, избито, — сказал Джонатан Бэр, — но пойдет. Очень даже. Нашпигуем эффектами в стиле завернутых MTV-ишных клипов. Будет смотреться. Этот Брайен Дзоттоли — очень даже неплохо пишет, хотя иногда возникает стойкое ощущение, что он... как бы это сказать... слишком влюблен в текстовой процессор.
Новую раскладку для эпизода принесли буквально за час до съемок. Эйнджел сидел за роялем, покорно подставив лицо гримерше, которая в спешном порядке подправляла грим. Он, конечно, умел играть на фортепьяно, но играл не особенно хорошо — в этом он сильно отличался от настоящего Тимми Валентайна, — и сейчас он натужно наигрывал «Chopsticks», сбиваясь на каждой фразе. Бэр как угорелый носился по съемочной площадке, раздавая последние указания.
— И где, блядь, Сирота? — завопил Бэр, обращаясь к своим ассистентам, которые нервно переминались с ноги на ногу в дальнем конце студии.
Один из них пролепетал:
— Кажется, он пошел на вторую площадку... познакомиться с каскадером.
— Он не должен знакомиться с каскадерами! Он должен быть здесь сию же секунду, иначе я... я не знаю, что сделаю...
Эйнджел тупо стучал по клавишам. Хуже всего на съемках — это ожидание.
— Эйнджел, заткнись на минуточку, — рявкнул Джонатан Бэр.
Он прекратил играть. Уставился на свое отражение в бесчисленных зеркалах. Это будет самая сложная сцена — в плане технического исполнения. Камера не должна отразиться ни в одном из зеркал. Рельсы для подвижных камер были проложены по всему плексигласовому покрытию над нижним зеркальным полом. Все углы были просчитаны до десятой доли градуса. Оператор-постановщик подошел к своей задаче очень ответственно: тщательно выверил расположение каждой камеры, провел несколько испытательных репетиций.