Валентин Елизарьев. Полет навстречу жизни. Как рождается балет
Шрифт:
Преподавателем в кружке был заведующий балетной труппой Азербайджанского театра оперы и балета Лев Ваганович Леонов, и это – первое везение будущего хореографа. Потом будут и другие удачи – словно судьба подталкивала к осознанию призвания и посылала людей, которые поведут в правильном направлении.
– Он нас опекал, как родных, – вспоминает Елизарьев своего первого педагога. – По его совету я и поступил в училище после третьего класса общеобразовательной школы, а после перевелся в Ленинград.
– Какие у вас тогда были амбиции как у танцовщика?
– Я не обладал ни великолепной фигурой, ни природными данными. У меня просто было огромное желание танцевать.
Это удивительное елизарьевское качество – способность трезво оценивать себя и свои возможности, но извлекать из всего, что дала природа, максимум – не изменяло ему никогда. В 1964 году он подростком пришел в Ленинградское хореографическое училище в класс Геннадия Селюцкого.
– Мы были его первым классом, с нас он начал преподавать. Всех ребят, на которых рассчитывали, что они станут звездами балета, брали в другой. Я был не в звездном.
– По каким критериям отбирали?
– Прежде всего по фигуре. У меня не было того сочетания, которое должно быть у Принца. В другом классе были действительно очень хорошие ребята, но кроме Михаила Барышникова ни одного имени в истории не осталось. А у меня был такой… немного странный класс – киргизы, туркмен, грузин. И я из Азербайджана. Все на полном государственном обеспечении, у родителей я брал деньги только на питание. А тем ребятам, у которых была стипендия от республик, даже питание оплачивали. Таких, как я, приехавших за родительские деньги, одевали. Мне выдали ботинки, форму, рубашки, чтобы еженедельно были свежие, пальто, шапку – все за государственный счет. Более того, мы сами даже не стирали – отдавали в стирку, а нам взамен выдавали чистое. По-моему, два или три комплекта одежды было. Еще выдавали полотенца, постельное белье. Если участвуешь в практике, в театр и обратно везут на школьном автобусе. За практику нам какую-то мелочь платили, мы даже успевали в буфете Кировского (сейчас Мариинского. – И. П.) театра пообедать или поужинать. Я чувствовал огромную государственную поддержку. Мой папа уже ушел на пенсию, мама работала, но не очень много зарабатывала, и они не могли создать мне какую-то особую жизнь. Я жил очень скромно в интернате. Но там были хорошие условия, каждая комната на два-три человека. Я вспоминаю это все как очень светлый период.
Родители, конечно, переживали, что единственный сын так далеко: «Мама особенно, а вот отец был уверен во мне». Да и сам Валентин скучал, особенно первые три-четыре месяца:
– Все другое кругом. Баку многоязычный, а здесь только русский язык. Баку, город моего детства, – яркий, ароматный, пряный, колоритный, многонациональный, с удивительно живой застройкой и невероятной красоты морем. Баку – это сохраненное Средневековье с ханским дворцом, это удивительная архитектура конца XIX – начала ХХ веков, когда с большим размахом строили нефтяные магнаты, в том числе братья Нобели. Люди там – горячие и талантливые. Но как личность меня все-таки сформировал Ленинград. Когда-то – столица империи, с вдохновляющей архитектурной симфонией, которую создавали лучшие зодчие мира. Дворцы, проспекты, русское барокко и классицизм, Нева, Балтийское море… Я очень много слышал о ленинградской школе и очень хотел поступить. Просто безумно. Было целью жизни.
– Вы рано начали добиваться целей, которые ставили.
– Да, я не только ставлю цели, но и стараюсь их добиться.
Валентин Николаевич вспоминает, как потрясли его педагоги в училище:
– Я про них в книжках читал, знал из новостей, а тут приходишь – и близко с ними знакомишься.
– Насколько жесткими по отношению к вам они были?
– Большинство педагогов выбирали одного-двух лидеров в классе и основное внимание уделяли самым физически способным.
– Это сразу видно – человек способный или неспособный?
– Видно. Потому что примерно 50 процентов – это наследственность. Какие папа, мама, как они сложены физически, какой ребенок, насколько он артистичен. Должна быть красота и особое строение человеческого тела: не всякая фигура приспособлена для балета.
– Балет предъявляет к телу большие требования?
– Да, а все остальное – педагоги. Очень условно, примерно 50/50.
– А была ли конкуренция между вами, учениками?
– Конечно. Всю жизнь конкуренция, и сейчас конкуренция.
– А как она тогда выражалась?
– Мы старались перед педагогом быть лучшими. Помешать друг другу трудно, у всех равные возможности: стоишь за станком или на середине зала, и ты должен качественно сделать определенное количество движений. Ловили каждое слово педагога, боролись за его внимание. У нас очень дружный класс был – и девочки, и мальчики.
– А мальчикам в хореографии проще, чем девочкам?
– Мужчинам вообще в жизни проще. Не только в хореографии, вообще. Но самое главное – это труд. Без труда ничего. Много очень талантливых людей прошло мимо этой профессии просто потому, что не хотели трудиться, хотели на одних природных способностях выехать, а только на них далеко не уплывешь. Потому что искусство – очень жестокая такая мясорубочка.
– Особенно балет.
– Особенно балет, где нужно не разговаривать о том, какой ты гениальный, а выходить на сцену и доказывать. Каждый день.
Ребята в комнате, где жил юный Валя, нередко менялись – «кто-то выпускался, кто-то приходил, кто-то начал учиться и бросил». Но однажды пришел Миша Барышников – приехал после нескольких лет в Рижском хореографическом училище и как очевидный будущий Принц (даже недостаточный рост не стал помехой) попал в класс к знаменитому Александру Пушкину. Тут уж Елизарьев, скупой обычно на похвалы, не жалеет слов.
– Как способный, сразу к нему, без всяких.
– А была ли у вашего преподавателя Селюцкого обида на Пушкина из-за того, что тот забирает самых лучших?
– Нет, абсолютно. Он только начал преподавать и хотел закрепиться. Селюцкий в свое время был учеником Феи Ивановны Балабиной (она в то время была художественным руководителем хореографического училища. – И. П.), и та его поддерживала. Он очень хороший педагог, голова у него прекрасная. Не зря ведь он был педагогом и репетитором в Мариинском театре до самой смерти. Живчик такой – он и умер практически на работе. (Н. Г. Селюцкий ушел в 2020 году в возрасте 83 лет. – И. П.). Большую пользу приносил, многие его ученики стали премьерами не только в Мариинском, но и во многих других театрах. Я всегда с большим пиететом к нему относился, но не могу сказать, что в классе он меня любил. У него были другие любимчики – может, более способные физически, чем я. Но когда я стал народным артистом Советского Союза, он во всех интервью говорил, что «Елизарьев – мой ученик» (посмеивается).