Валентин Елизарьев. Полет навстречу жизни. Как рождается балет
Шрифт:
– А вы мечтали танцевать в Кировском театре?
– Нет, я понимал свои возможности: Принцем не стану, так что будет чудо, если пройду. Нас выпускалось четыре класса – два женских, два мужских. Был класс звезд у Пушкина, остальные – у Геннадия Наумовича. Из нашего класса в Мариинку не взяли никого, а от Пушкина взяли, по-моему, четыре человека. Но отбор, конечно, странный, потому что по экзаменам трудно судить: многое можно показать, но это больше академическое и техническое мастерство, а вот кто как будет развиваться, на экзамене не поймешь.
Михаила Барышникова в театр взяли, хотя, говорит Елизарьев, фигура у него «тоже была совершенно не идеальная».
– Он моего роста, более складный, более фигуристый, и он больше физически работал, чем я. У Барышникова хорошая голова, а все проходит через нее… У него природная фантастическая, редкая координация. Он делал невозможные вещи, тогда это казалось какой-то фантастикой – то, что он делает. Никто до него этого не делал. Он был сочинителем многих очень трудных комбинаций. И он очень целеустремленный был с детства. Одаренный природой, хорошо обученный, фанатик. Успеха в балете только фанатики добиваются. Вот те, кто много рассказывают, какие они гениальные, как правило, никакие не гениальные. А он… Я вам простой пример приведу. От нашего интерната до того, что сейчас называется Академия русского балета имени Агриппины Вагановой, а тогда называлось Ленинградское академическое хореографическое училище, наверное, метров восемьсот или километр пешком, пара кварталов. У Миши было некрасивое от природы вот это место, – показывает на лодыжку и икроножную мышцу, – и ноги были немного кривоваты. Так он, чтобы накачать эту икру, несколько раз в день ходил из интерната в училище на полупальцах. Специально. Я не знаю, кто ему подсказал, наверное, кто-то из медиков. Но он закачал себе это место, и у него стали очень красивые, пропорциональные ноги. Он в этой жизни все делает с умом. Знаете, есть люди, которые от природы так одарены, что и мозги им не нужны. Правда, когда кто-то безмозглый на сцене танцует, это сразу видно (смеется). А вот у него такое органическое сочетание хорошего ленинградского образования, таланта и ума.
Через много-много лет после того, как пути Валентина Елизарьева и Михаила Барышникова после хореографического училища разошлись, в январе 2019 года я стояла у входа в Концертный зал Каунасского университета в Литве и вместе с десятком других людей ждала выхода артиста после спектакля «Бродский/Барышников». В отличие от всех остальных, кто жаждал получить автограф звезды, у меня было преимущество: когда я подошла, как пароль, назвала имена: «Валентин Елизарьев. Александр Мартынов. Татьяна Ершова». Мартынов и Ершова учились с Барышниковым в Рижском хореографическом училище, а потом много лет работали в Минске. Татьяна и сейчас работает репетитором, и вы еще встретитесь с ней в этой книге. Барышников оживился, стал расспрашивать. Потом, когда я обратилась к нему с просьбой рассказать о школьных годах в Ленинграде, он, давно не дающий интервью, откликнулся и написал мне:
«Я очень ясно помню Валентина – он был серьезным, сфокусированным и много работающим подростком. Было ясно, что тело не позволит ему войти в высший эшелон танцовщиков, но у меня все равно была уверенность, что он сделает великие вещи в танце – как педагог, продюсер, хореограф, в качестве директора хореографической школы или компании. Я всякий раз улыбаюсь, вспоминая его пугающе сильную сосредоточенность и то, как постоянно он был погружен в себя. Мне очень запомнилась его внутренняя концентрация, он как будто все время был в поиске… И был куда серьезнее, чем этого можно было ожидать от человека его возраста, – это читалось в глазах и выражении лица».
На сцене Михаил Барышников и Валентин Елизарьев встретились лишь однажды, в апреле 1988 года. После долгой «холодной войны» между Советским Союзом и Соединенными Штатами случилось потепление, и в Бостоне проходил большой музыкальный американо-советский фестиваль искусства Making Music Together («Создавая музыку вместе»). На одном из концертов Михаил Барышников танцевал Аполлона из одноименного балета Джорджа Баланчина, а Нина Ананиашвили и Андрис Лиепа представили номер «Настроения» в постановке Валентина Елизарьева. Двумя годами ранее этот номер принес им Гран-при Международного конкурса балета в американском Джексоне – впервые в истории главная премия была вручена не одному танцовщику, а паре, – и мгновенно превратил артистов в мировых звезд.
Ну а личная встреча однокашников состоялась гораздо позже – в январе 2019-го, после спектакля «Бродский/Барышников» в Вильнюсе.
– Я думаю, что даже если бы Миша остался в Мариинском театре, он все равно был бы звездой первой величины во всем мире, – уверен Елизарьев.
– О чем вы говорили, когда встретились? Ведь все время, пока он живет в США, вы не общались?
– Нет, я был несколько раз в Штатах, но не пытался с ним связаться, у меня было все расписано, каждая минута. Но в Вильнюсе мы как-то очень сердечно встретились.
– О чем говорили?
– Вспоминали общих знакомых, друзей, сокурсников.
– Это было хорошо или немного грустно?
– Это было хорошо, теплота во всем была. Я с теплым сердцем ушел после этой встречи. Я его пригласил приехать в Беларусь с этим же спектаклем – тут сомнений нет, что в любой день будет переполненный зал. Но он отказался.
Елизарьев замолкает, закуривает сигарету, задумывается… Если и была какая-то грусть во встрече двух людей, не видевшихся всю жизнь, он мне о ней не скажет. Потому что не говорит о глубоко личном. Почти никогда.
Ум, о котором он так часто упоминает, рассказывая про Мишу Барышникова (для него он всегда Миша, добившийся всего в этой жизни талантом и упорным трудом, а для Барышникова он навсегда останется Валей, юношей с серьезными не возрасту глазами), – это то, что он и сегодня ценит в своих артистах больше всего. Природные данные, порода (впрочем, порода скорее для Принцев, Шуты могут обойтись и без нее), упорный труд и над всем этим – ум и образованность.
– А насколько артисту балета нужны мозги?
– Без них никуда. Потому что все то, что говорит репетитор, артист должен перерабатывать, не слепо делать. Образ должен пройти через его тело, мысли, эмоции и стать его собственным продуктом, должен быть адаптирован к его индивидуальности, а не быть слепком с кого-то – «сделай так, повернись, руку протяни, руку опусти», понимаете?
Понимаю.
На последнем курсе в училище во время самого обычного занятия в классе – сколько таких уже было! – случилось нечто, круто изменившее жизнь Вали Елизарьева и поставившее крест на еще и не начавшейся карьере танцовщика.
– Во время занятий по поддержке, вот есть такое движение релеве… – Его руки начинают танцевать, ладонь приподнимается на кончики пальцев, опускается на стол, снова вверх – Щелк! – и сажаешь партнершу на плечо, сначала на правое, потом снова релеве, сажаешь на левое. Мне попалась девочка… крупная, не в форме была. Я был крепкий и надеялся на свои силы, но моя рука попала ей под спину. Она начала падать и всем своим телом просто вывернула мне плечевую сумку, оттуда все выскочило. Я нагибался, чтобы она не упала головой вниз, нагибался, а рука уходила все больше и больше за ее спину. Я хотел ей жизнь сохранить, потому что удариться головой с такой высоты… Вот… – Закуривает, как будто та боль – физическая, острая, до потемнения в глазах и потери сознания – вернулась к нему сейчас. – Сохранил ей жизнь, но остался без плечевого сустава. Меня сразу отвезли в Военно-медицинскую академию, врач был кореец, сделал операцию, я до сих пор помню, что она называется «Вайнштейна II», и спас мне руку. Постепенно я ее разработал, и к государственным экзаменам уже владел ею. С трудом, но владел. Вот такая случайность, которая фактически перевернула мою жизнь.