Валентин Катаев
Шрифт:
— Это насчет антисоветского фронта!
— Что ж, валяйте!
— Присоединяетесь?
— К чему присоединяться?
— Да к фронту же!
— К какому?
— Ах ты, господи, да к антисоветскому же! Ну?
— Да как же я вдруг так возьму и присоединюсь? Неудобно это как-то. Впрочем, вы поезжайте к Штреземану. Если Штреземгш присоединится, тогда, пожалуй, и я присоединюсь, если, конечно, ничего такого не случится.
— Да как же я поеду к Штреземану, если у него Чичерин сидит, чудак вы человек? Ведь неудобно же получится?
— Неудобно.
— Вот видите. Сами понимаете, что неудобно, а советуете. Ну, присоединяйтесь, присоединяйтесь, а то меня извозчик внизу дожидается. Поди, истомился, сердешный… Ну, так как же?
— Да, и как же?
— Присоединяйтесь.
— Не знаю, право, что вам и сказать. Да вы присаживайтесь. Чешку попьем, побеседуем. Чайку налить?
— Присоединяйтесь «да» или присоединяйтесь «нет»? Одно из двух. Меня внизу извозчик ждет. Мне еще к Муссолини заехать надо. И его хочется присоединить.
— Не советую сегодня к Муссолини ехать. Муссолини переживает лирическую грусть.
— А что с ним такое?
— А то. У человека лира падает, а вы его присоединять начнете. Неудобно.
— Какая неприятность! Вот уж действительно, не везет так не везет! Ну?
— Что «ну»?
— Присоединяйтесь!
— Право, я не могу. Мерси, но не могу. Не от меня зависит. Рабочие наши, знаете, не очень обожают антисоветский фронт. Может быть, вы к рабочим съездите, уговорите их, а?
— Значит, не присоединяетесь?
— Не присоединяюсь.
— Гм… Ну, тогда до свидания. Честь имею кланяться, гран мерси.
— Куда же вы? Посидите, поболтаем. Чайку попьем. По-хорошему. Чайку хотите? Что ж вы на меня ногами гопаете? Вот чудак человек. Уж и стаканчика чаю ему нельзя предложить… Посте… Ушел!
— Эх, барин, нехорошо это с вашей стороны! Десять минут велели ждать, а сами три часа проманежили. Уж это свинство.
— Ну, ты! Не очень! Погоняй!
— Куда прикажете? К господину Муссолини или к господину Штреземану?
— Вези меня, болван, назад, домой!
— А в Польшу не заедете?
— Вези домой, сук-кин сын, и не раздражай меня дурацкими вопросами! Хам! И что это за каторжная жизнь. прости господи! На дворе лето, солнце жарит, хорошие люди все в отпуск собираются карасей удить, один я, как собака, с высунутым языком ездию по Европе и ездию, и конца этому не предвидится!..
Ну, подождите, подлые большевики, доберусь я до вас когда-нибудь!
«Наши за границей»
Душевное состояние обывателя, впервые отправляющегося за границу, обычно трудно поддается описанию.
Он мало ест, мало спит, надоедает знакомым телефонными звонками.
— Алло! Это вы, Николай Николаевич?.. Здравствуйте. Это я… Что? Вы уже легли спать?.. Неужели четверть третьего? А я, знаете, думал, что часов девять. Хе-хе… Извините, маленькая справочка. Не можете ли вы мне сказать: допустим, у меня есть заграничный паспорт и немецкая виза, — как быть с Польшей? Пропустит?.. Вы думаете? Спасибо… А если не захочет?.. Да, я понимаю, но все-таки суверенное государство… Не может быть?.. Спасибо. Но все-таки — вдруг я прихожу, а мне в польском консульстве и говорят… Гм… Алло… Алло!.. Повесил трубку… Невежа!..
С утра он нанимает такси и начинает лихорадочно ездить по городу с таким видом, точно у него в квартире лопнула водопроводная сеть. Первым долгом он кидается в Административный отдел Московского Совета — АОМС, где ему на сегодня обещан ответ.
Сжимая в потном кулаке квитанцию, спотыкаясь, бежит он к воротам. Ворота закрыты. За великолепной оградой виден пустой обширный аомсовский двор, цветники, клумбы, деревья…
На тумбочке у ворот сидит милиционер и читает «Рабочую газету».
— Я извиняюсь… товарищ, — начинает наш герой неправдоподобно взвинченным голосом и сует в усы милиционера повестку. — В чем дело? Туг ясно сказано — сегодня, а между прочим, ворота заперты. Это что же такое? Издевательство над гражданами? А может быть, у меня в Берлине тетя умирает? Безобразие!
Милиционер равнодушно зевает, складывает «Рабочую газету» и вынимает из кармана большие серебряные часы.
— Еще рано, гражданин. Всего половина восьмого. А прием начинается в девять. Погодите малость.
— Я извиняюсь, — бормочет проситель. — Неужели половина восьмого? А я был уверен, что четверть десятого…
Он некоторое время трет себе виски и топчется возле милиционера. Наконец, потоптавшись, с легкой надеждой в голосе спрашивает:
— Может, в очередь надо записаться?
— Чего там в очередь, — лениво усмехаясь, говорит милиционер. — Всего четыре человека вместе с вами. Вон они дожидаются. У них спросите…
Наш путешественник выпускает слабый вопль тревоги и спешно кидается к трем одиноким фигурам, сидящим на парапете решетки и меланхолично болтающим ногами.
— Граждане!.. Я извиняюсь… Кто последний?.. Здравствуйте. Еду, понимаете, в Западную Европу… Так вот, пожалуйста, я четвертый… Запомните… Сплошное безобразие: всюду очереди и очереди… В Западной Европе этого, наверное, нет… Итак, имейте в виду — я четвертый. Пока!
После этого он плюхается на горячее сиденье такси и громко кричит, чтобы его как можно скорее везли в немецкое посольство, оттуда в итальянское, потом во французское, польское, австрийское…
Пролетая ураганом по улицам, он то и дело высовывается из машины и, размахивая шляпой, кричит встречным знакомым: