Валерий Воронин - преждевременная звезда

Сорок сезонов назад он играл уже в тот футбол, в какой лучшие из мастеров играют сейчас — по энергетике, по стилю, по умению выполнить тренерские предначертания.

И жить Воронин торопился так, как живут сегодня избранные люди спорта.

Если первое обеспечило ему место в различных символических сборных минувшего века российского футбола, то второе, возможно, и предопределило краткость воронинской биографии, не лишив, однако, судьбу уникальности.

Он умер — погиб, точнее сказать, — не дотянув и до сорокапятилетия. Но, пожалуй, ни у кого из прощавшихся с Валерием на Немецком кладбище не повернулся язык прилюдно погоревать о преждевременности кончины. Правда, никто и не сказал вслух бывшее у многих на уме: «Отмучился…»

Валерий

Но чтобы вникнуть в его жизнь, понять катастрофические повороты в судьбе, надо бы, наверное, проследить шаги, пройденные им навстречу несчастью с губительной стремительностью. Вдуматься в мистическую, может быть, неизбежность происшедшего с Ворониным…

На торпедовском стадионе, теперь носящем имя Стрельцова, давным-давно существует детская футбольная школа, которая к шестидесятилетию Валерия Воронина названа в его честь.

Он в этой школе не учился и, в отличие от Стрельцова (под чьим руководством занимался сын Валерия Ивановича — Михаил), не преподавал. Тем не менее, если понимать школу в широком смысле слова, то вообразить эталонную торпедовскую игру без Воронина тем, кто не видел его на поле, вряд ли возможно. И я бы, будь моя воля, предпочел назвать в честь Валерия единицу измерения футбольного класса вообще — в России, по крайней мере — по типу: вольт или ампер…

Что же касается уроков, которые есть смысл извлечь из жизни Валерия Воронина… А можно ли извлечь их из чужой жизни? Но для меня жизнь Воронина — не чужая. Он для меня — не история футбола, а часть биографии всего моего поколения (даже тех из нас, кто и не увлекался футболом совсем уж фанатически — Воронин входил в тогдашнюю жизнь, всерьез примерявшуюся к общеевропейской впервые за все годы советской власти).

Я не изучал специально жизнь Валерия в футболе — и любой добровольный статистик, не исключаю, поймает меня на какой-либо неточности или ошибке в повествовании о Воронине, не говоря уже о том, что с выводами моими и комментариями вольно не соглашаться знатокам и специалистам. Но я, повторяю, жил с ним в одно время. И оказался среди его относительно близких знакомых — в шестидесятые годы их круг был весьма и весьма широк (и я на эксклюзивное приятельство не мог претендовать), а в семидесятые круг этот сузился предельно, но войти в него мало кто, мне показалось, стремился. И я в него запросто вошел — как утверждали злые языки, из случайного собутыльника превратился в постоянного. Я же считал — и по-прежнему считаю — нас товарищами по несчастью. Несчастью, которое помогло мне лучше узнать Валерия Воронина — наверняка, будь я в те печальные для Валерия времена человеком более ангажированным, процветающим и занятым, не услышал бы многих откровений выбитого из колеи знаменитого футболиста.

…Мне всегда казалось, что для своего поколения футболистов он будет фигурой, соизмеримой по авторитету в своем цехе и в общественной сфере с Андреем Петровичем Старостиным. В чем-то существенном Валерий, конечно, ему уступал, как и вообще уступала воронинская генерация старостинской. Но мы надеялись, что некоторыми достоинствами наш сверстник сможет еще и козырнуть в сравнении с ветеранами.

Фотографии вполне передают облик Воронина. И тем, кто не застал его в футболе, взглянув на снимок, естественно воскликнуть: «Какой же он красавец!»

Фотографии вполне передают облик Воронина. И тем, кто не застал его в футболе, естественно воскликнуть, взглянув на снимок, вслед за современниками: «Какой же он красавец!». И выслушать от нас в ответ историю о подаренном Валерию — самому привлекательному мужчине на лондонском чемпионате мира — английской королевой сервизе.

Но правильность черт лица и атлетичность фигуры с трибун не особенно различимы, если игрок не мастер. И, напротив, прекрасным на поле выглядел неказистый Игорь Численко, глаз не оторвешь сегодня от не отличающегося особой статью Панова. Кроме того, в «Торпедо» не один лишь Воронин выделялся внешностью: эффектно смотрелся Геннадий Гусаров, Стрельцов, например, считал красавцем Иванова, а юного Эдика Стрельцова Валерия Николаевна Бескова называла «кукленком».

И все же ничья красота так непосредственно не проецировалась на футбол и все вокруг него, как воронинская. Облик Воронина органически становился непременной частью игры, что он затевал и вел. При всей ее, казалось бы, безукоризненной рациональности — поначалу партнер его в полузащите Николай Моношин выглядел по-бразильски ярче, трюково-техничнее, эффектнее. В любом, однако, фрагменте обращения Валерия с мячом или движении с ним и без него виделись законченность, лаконизм обузданного красноречия, если идти по аналогии с емкой беседой или темпераментным монологом. В нервной системе торпедовских комбинаций он чувствовал себя энергоносителем. И еще хотелось бы сказать: игрок отменного вкуса. И воспитания…

Воронин стал первым футболистом, с которым я познакомился.

Произошло это в июле шестьдесят четвертого года. А могло произойти шестью или семью годами раньше. Мой младший брат, купавшийся в пятьдесят шестом-пятьдесят седьмом годах в местном пруду чаще, чем я, вспоминает, что видел Валерия в Переделкине в те как раз годы. Он приезжал на пруд с девушкой — брат утверждает, что девушка была балериной. Но я никогда не спрашивал Воронина, кто была девушка — будущая ли жена, возлюбленная ли, с которой, как строго вспоминают заводские начальники, летал он в разгар футбольного сезона в Сочи, а потом, опять же по слухам, окольцовывающим знаменитость, встречался накануне автомобильной катастрофы, оборвавшей спортивную карьеру. Мне не избежать здесь вторжений в личную жизнь Валерия — иначе кто бы стал по нынешним бесцеремонным временам читать книгу о выдающейся личности? Я и такого бы читателя не хотел разочаровать, тем более, если это послужит продолжению воронинской славы. Но боюсь все же разочаровать, предположив, что занимавшие немало места в его жизни женщины не уводили Валерия из футбола в скандальную хронику. В смелом, щедром, а порой и безоглядном, с известным риском для дела, которому он профессионально служил, общении с женщинами он подсознательно, наверное, искал гармонии своего футбольного образа с образом всей остальной жизни, которую надеялся вести с тем же искусством, что и мяч. В этом непозволительном на тот момент максимализме, скорее всего, и таились случавшиеся с ним неприятности и беда. Беда, я утверждаю, а не вина…

Не знаю: лучше ли было бы для книги о нем, узнай я Воронина во времена, когда он только начинался как футболист? Не думаю: впечатление от знаменитого человека сильнее, внимание к нему мгновенно обостряется — и дистанцируешься для рассмотрения правильнее, хотя и делаешь массу ненужных, досадно суетливых движений.

Я встретился с Валерием в лучшую для него пору. И могу судить не понаслышке о понесенных им потерях.

Тем не менее, мне немного жаль, что юность воронинскую я восстанавливаю, связывая отдельные его реплики и замечания, в разные годы произнесенные. Мне никогда не приходилось интервьюировать Валерия в качестве журналиста — в период особо близкого нашего знакомства я не был работником печати. И разговоры наши не предназначались для фиксации.

Отец Воронина работал в Переделкине директором так называемого писательского, крошечного, по типу сельпо, магазина. Я не знал, чей он отец, — и внешне не запомнил его. Валерий говорил мне, что до войны папка заправлял всей торговой сетью, кажется, в Одессе. Но сильно погорел — и в дальнейшем до командных высот не поднимался. Хотя на посту директора писательского магазина выпивал с Фадеевым, чья дача была от магазина в нескольких шагах, что характеризует папу будущей знаменитости как человека боевого. Думаю, однако, что работал он в дачной местности с большой осторожностью. Судя по воронинским рассказам, достатка в многодетной семье в предфутбольные годы Валерия не ощущалось.