Валет Бубен
Шрифт:
Дядя Паша фыркнул, а Соленый с Астраханом засмеялись.
– Вот именно, – сказал я, – так что Стилет пусть отдохнет. Кроме того, он не знает о том, что у меня похитили названого брата, и знать ему об этом совсем не обязательно. Так что, когда твой человек привезет камни сюда, половина – твоя. За это ты поможешь мне выдернуть из плена моего брата, а за него, между прочим, я готов отдать мой последний глаз. Вторую половину я пришлю в общак. И если все это выгорит, поставлю в церкви свечку величиной с телеграфный столб.
– Ты знаешь, Знахарь, я уже почти согласен. Только ты не сказал, на какую сумму там камней. Надо же знать, за что народ под пули полезет.
Я еще в Питере решил отдать на это дело самую жирную свою заначку и поэтому ответил:
– Камней там на тридцать миллионов.
– Тридцать миллионов – чего? – не понял, или сделал вид, что не понял, Соленый.
– Тридцать миллионов долларов, – раздельно произнес я, и он, откинувшись на спинку кресла, вытаращил глаза.
Астрахан тоже вылупился на меня, так его ударили эти три слова.
А Дядя Паша смотрел на меня и, казалось, хотел просверлить своим взглядом мой мозг до самого затылка.
Наконец он сильно потер лицо обеими руками и сказал:
– Н-да-а… Сильный куш.
Потом он повернулся к сидевшим слева от него Астрахану и Соленому и спросил:
– Ну, что скажете, уважаемые?
Соленый от возбуждения даже встал. Пройдясь по кабинету туда-сюда, он снова уселся в кресло, потом бросил на меня внимательный взгляд и сказал:
– А что тут говорить? Надо твоего человека из беды вынимать. Кто его забрал, чеченцы, что ли?
Я криво усмехнулся и ответил:
– Да нет, брат, не чеченцы. Чеченцы – это мелюзга. Тут дело пострашнее, и думать придется очень серьезно и очень быстро. А времени у нас – всего две недели.
– Ну это понятно. А кто его забрал-то, брата твоего?
– Есть такая организация, называется она… – и я сделал паузу.
Каюсь, мне было приятно сделать эту паузу, потому что я знал, что после того, как произнесу название этой организации, половина от тридцати миллионов покажется трем сидящим напротив меня авторитетам не такой сладкой, как пять минут назад.
– … называется она – «Аль-Каида».
У Дядя Паши отвисла челюсть, Соленый, наоборот, громко щелкнул зубами, а стиляга Астрахан промолчал и только слегка приподнял бровь.
Молчание длилось минут пять.
Потом Астрахан поправил галстук и сказал:
– Я знаю многих людей, которые умеют в говно влезть, но похоже, что ты, Знахарь, среди них – чемпион!
А Дядя Паша вдруг заржал и сказал сквозь смех:
– Так значит, ты, Знахарь, у «Аль-Каиды» общак двинул? Вот за это нужно выпить, причем немедленно. Костя! – взревел он, и в открывшейся тут же двери показался его спортивный денщик. – Приготовь-ка нам в столовой быстренько.
Костя кивнул и исчез, а Дядя Паша, встав из-за стола, с подозрительным участием спросил:
– Знахарь, а ты на бильярде играешь?
– Играю.
– А хорошо играешь?
– Да вообще-то не жалуюсь. Можно и на деньги.
– Ага! Ну тогда, пока там Костя на стол собирает, пошли вниз, в бильярдную, Дядя Паша тебе сейчас место в жизни укажет. Чтобы всякие столичные фраера не задирали тут у меня свой нос.
И он со смехом хлопнул меня по плечу.
Астрахан и Соленый тоже засмеялись, и в их смехе я почувствовал некоторое злорадство. Видать, они знали, как он играет, и были уверены, что в бильярдной меня ожидают некоторые неприятности. Ну что ж, посмотрим!
Во всяком случае, просто так я ему не дамся.
Глава 3
МЕДЛЕННО И ПЕЧАЛЬНО
Гроб, в котором лежал Стилет, не открывали.
Специалисты по посмертному макияжу сказали, что ни за какие деньги не возьмутся хоть что-то с ним сделать. В момент взрыва Стилет превратился в гуляш, а его лицо стало выглядеть так, будто его хорошенько обработали зубчатым молотком для антрекотов.
Конечно же, можно было изготовить высокохудожественное чучело вроде того, на которое купился полковник Моран, пытавшийся застрелить Шерлока Холмса из воздушной винтовки, и положить его в гроб рядышком с небольшим пластиковым мешком со стилетовскими ошметками, но Стержень, которому были поручены все организационные хлопоты, махнул на это рукой и решил хоронить Стилета в закрытом гробу.
Могила, в которой проведет остаток вечности вор в законе Стилет, находилась на особом участке кладбища, облюбованном местным криминалитетом. То тут, то там можно было увидеть надгробие, представлявшее собой черную мраморную статую братка в натуральную величину. Братки стояли в разных позах, у некоторых в мраморных руках были мраморные мобильники, а один даже держал его около уха. Пальцы многих их них были согнуты особым образом, говорившим о том, что покоившийся под памятником при жизни был чисто конкретным пацаном. На шеях некоторых красовались врезанные в мрамор золотые цепи. На одной из могил на большом постаменте было сразу три статуи. Они представляли из себя единый ансамбль, и это наводило на мысль, что всех троих грохнули в одно время и в одном месте.
Я стоял рядом со свежевырытой могилой и вполуха слушал нудные разглагольствования нанятого за пятьсот долларов похоронного тамады из бюро ритуальных услуг. Задушевным голосом он втолковывал столпившимся вокруг стоявшего на козлах гроба друзьям и близким покойного, какую невосполнимую утрату они понесли.
Друзья и близкие были мрачными и угрюмыми. Вообще-то они и в обычной жизни были ненамного жизнерадостнее, а если вдруг начинали веселиться, то иной раз веселье это принимало такие странные формы, что окружающие старались держаться от них подальше. Все они были одеты в черное или темно-серое.
Наконец в голове платного оратора щелкнул последний из заплаченных ему долларов, и он заткнулся. Сделав трагичный жест, он произнес дрогнувшим голосом:
– Прощайтесь!
И отошел в сторону.
Поцелуи в лоб и последнее горестное рассматривание дорогого усопшего, понятное дело, отменялись, и к гробу, сделанному из красного дерева и стоившему двенадцать тысяч баксов, потянулась жиденькая очередь желающих потрогать его полировку. Прикоснувшись, каждый шептал что-то, или сокрушенно кивал головой, дескать, ну что тут поделаешь, все там будем, а затем скромно отходил в сторону.