Вальхен
Шрифт:
Пока Анна Николаевна шла утром пешком через полгорода, она видела разбитые витрины, разграбленные магазины и аптеки и мучительно думала: верно ли сделала, что запретила детям участвовать в мародёрстве и сама не пошла? За хлопотами в госпитале женщина отвлеклась от этих мыслей, но по пути домой они вернулись, тревожа её с новой силой. Ведь и правда, впереди непонятно что. Скорее всего – фашисты. Как жить?
Валя тем временем сбегала в школу – надеялась узнать хоть что-то поточнее – и на обратном пути встретила брата.
– Миш, ты куда?
– По делу, – ответил брат тоном, который ясно говорил: больше тебе знать
– Ми-иш, а это очень срочно? Пойдём домой, а? Я там боюсь одна. Смотри, везде окна бьют, грабят…
– Да нечего у нас брать, это брошенные квартиры грабят.
– Ми-иш, я боюсь.
– Ну пойдём, ладно. Мама вернётся, тогда уйду.
Дома брат с сестрой застали мать, пришедшую раньше обычного. Она поспешно собирала какие-то вещи, паковала их почему-то в узлы, а не в новый чемодан, купленный перед самой войной. Увидев детей, с ходу стала коротко и резко давать им указания, что откуда достать, что подать или упаковать. Миша и Валя, захваченные этой суетой, стали помогать ей, не задавая вопросов.
– Мам, что мы делаем? – решилась наконец спросить Валя.
– Уходить надо, доча. А вещи на себе… Никакой эвакуации мы не дождёмся… Начальство своих поувозило. Госпиталь эвакуируют, но ни одного лишнего свободного места нет. А больше ничего не будет… Так что вяжем в узлы, чтобы легче и удобнее.
– Мам, куда уходить? Ты что-то знаешь?
– В госпитале слышала: к Татьяне Ивановне сын забегал на пять минут – с машиной ехал из части по поручению и нелегально зарулил. Сказал: они организованно отступают, часть войск к югу на Севастополь, часть – на Керчь. Так что мы в стороне, и прикрывать нас некому. Скоро тут будут немцы. – Анна Николаевна продолжала, не останавливаясь, торопливо упаковывать вещи. – Райком уехал, власть вся уехала, военный городок пустой. Сдали нас.
– Мам, остановись! – воскликнула Валя. – Куда уходить?! В море, что ли? Самые бои шли на перешейке. Если наши отступили, то там уже немцы. Как мы там пройдём? Куда? У Севастополя, сама говоришь, бои…
– Ну разве что вдоль железной дороги через озёра, – предположил Миша, – или на запад по берегу.
Мать вдруг бросила недовязанный узел и села на тюк с вещами. Руки безжизненно упали на колени.
– И верно… куда идти-то… море с трёх сторон. А перешеек наверняка под немцами. – Анна Николаевна говорила ровно, без эмоций, на одной ноте, будто думая вслух. – На большую землю не пройдём. Ни на запад, ни на восток смысла нет… Если наши отступают к югу, мы выиграем пару дней, не больше. Всё равно немцы везде будут. А так хоть дома… Миш! Чего радио молчит… ты выключил, что ли?
– Включу. Только через три минуты сводка, сейчас марши, что ли, слушать?
Анна Николаевна всё ещё сидела, уронив руки и задумчиво глядя на увязанные вещи, когда из репродуктора в комнату ворвался низкий голос диктора, единственный голос, который знала и ждала теперь каждый день вся страна.
От Советского информбюро.
В течение 28 октября наши войска вели бои с противником на Можайском, Малоярославецком, Волоколамском и Харьковском направлениях. Атаки немецко-фашистских войск на наши позиции на ряде участков Западного фронта отбиты частями Красной Армии с большими потерями для врага…
За 28 октября под Москвой сбито шесть вражеских самолётов.
Как обычно, сводка закончилась словами «Наше дело правое! Победа будет за нами!».
– А нас будто и нету, – сердито сказал Мишка. – Утром в сводке тоже было только «в течение ночи вели бои на всём фронте», а что вокруг нас всё тихо сдали – ни слова. Который месяц отступают. А пели-то… «Наша поступь тверда, и врагу никогда не гулять по республикам нашим…» – передразнил он.
– Ну что ж делать, ребята. Деваться некуда. Будем жить. Дома, глядишь, и стены помогут…
Вечером, пока варилась картошка на ужин, Анна Николаевна распаковала сумку с запасом продуктов, всё ещё стоявшую на кухне после дневных сборов, пересмотрела то, что есть. Остатки полученного по карточкам хлеба, тыква и десяток початков кукурузы, выменянные на вещи в пригороде. Пакеты с картошкой и морковью, кусок сливочного масла, завёрнутый в пергамент, и две бутылки подсолнечного – это перед эвакуацией санаторское начальство решило раздать сотрудникам те продукты со склада, которые невозможно увезти с собой. Обычные люди давно уже не видели никакого масла: карточек на него не было, в магазинах оно не продавалось. Все имеющиеся запасы расходились только по санаториям и предприятиям с вредным производством, где полагалось усиленное питание. Негусто на троих. Но и то – слава богу. Если расходовать продукты аккуратно, на какое-то время хватит.
Она стояла у плиты, перетапливая сливочное масло, чтобы подольше хранилось, когда в дверь постучали.
– Входите! – откликнулась Анна Николаевна и, подхватив ковш с маслом, выглянула посмотреть, кто пришёл.
– Здравствуй, Аня! – Соседка сбросила туфли и поставила у порога кухни большую сумку.
– Маша! Добрый вечер! Проходи, садись, а я буду на плиту поглядывать, ладно? А то у меня тут масло топится. Или отложить? Дело у тебя какое-то?
– Это хорошо, что масло у тебя есть. И я тоже то, что было, перетопила. Дольше сохранится.
– Да вот, видишь, перед эвакуацией санатория всё, что не могли взять со склада в дорогу, сотрудникам раздали. Бакалею и консервы упаковали и увезли, а это разве довезёшь?
– Ну и добре. А то ишь – зернохранилище сожгли, ироды. Людям бы лучше раздали… Ань, дети твои дома?
– Нет ещё, вот-вот к ужину жду. Валюшка одноклассницу пошла проведать. Там бабушка больная, они тоже не смогли уехать. Я Мишку с ней отправила, всё же спокойнее – темнеет-то рано. А что?
– И хорошо, что нет. Вот что, Анна. Я твои воспитательные принципы уважаю, но ещё я помню, как дети с голоду пухнут. Потому вот, – Мария указала на сумку, – на твою долю запасла, что было в магазине. И не спорь! Убери, пока дети не пришли, и можешь им не говорить, откуда что.
– Маша… – осипшим вдруг голосом сказала Анна Николаевна. – Маша, да как же…
– Считай это моим эгоизмом – я мучиться не хочу, что у тебя запасов нема, а дети растут.
Анна Николаевна вытерла ладонью набежавшие слёзы и, забыв про кастрюлю на огне, села перед соседкой на корточки.
– Господи, Маша… спасибо тебе… – Голос сорвался, и слёзы потекли снова.
– Ну-ну, подруга, не реви, масло пережжёшь. – Мария встала и сняла с плиты ковшик. Хозяйка встала вслед за ней. – И кстати, я тебе своё масло тоже принесу – всё вам на подольше хватит. Мне одной зачем…