Вальхен
Шрифт:
– Федя, ты про своих родителей что-то знаешь?
– Связи нет, Аня. Будем ждать, – глухо сказал отец. – Может, подробности какие появятся. Может, Сам выступит. Тогда его речь завтра в газеты сразу пойдёт… Анечка, я в военкомате был, а меня отправили назад. Сказали: пока не призовут – как специалиста важной отрасли. Я в райком [17] ходил: я же военнообязанный – как это не призывают?
– И? – дрогнувшим голосом спросила мама.
– А там говорят: до особого распоряжения из типографии не призывать. И журналистов не всех. Некоторым бронь оформляют. Володю вот не взяли. Тоже кипел: не хочет в тылу работать, а ему говорят – сиди пока тут.
17
Райком (горком) партии. Районный (городской) комитет Всесоюзной коммунистической партии большевиков (ВКП(б)), позже переименованной в КПСС, – местный орган управления партийной организацией района (города), который на деле и управлял всей жизнью.
– Обедать будешь?
– Некогда, Анют, я снова на работу. Чрезвычайка [18] объявлена. С работы уходить не велено.
– Погоди, ты же в ночную дежурил. Ну ладно, редакция работает – понятно, они материалы готовят, а печатать газету всё равно ночью, не раньше… почему же тебе отдохнуть нельзя хоть несколько часов? Подготовка номера – это же не главного инженера работа.
– Аня, – строго сказал Фёдор Иванович, – ну какой отдых? Сейчас разберёмся с завтрашним выпуском газет, решу, кто меня замещать будет, и снова в военкомат пойду. И ребята из цехов уже многие в военкомате. Надо им замену искать.
18
Чрезвычайка – чрезвычайное положение, при котором всему руководству необходимо быть на рабочих местах.
– Ты же не спал всю ночь!
– Ну так что ж… Вот сейчас холодный душ приму – и в типографию. Сделай мне с собой пару бутербродов.
Валя вышла из дома вместе с отцом и направилась к магазину сменить брата. Город преобразился: казалось, все, кто есть, вышли на улицы. На крыльце военкомата стояли два стола, к которым уже выстроились очереди, – здесь вели запись добровольцев. Военные с вещмешками и чемоданами почти бегом двигались в разные стороны: к вокзалу, к военкомату, к лётному городку.
В очереди за продуктами говорили, что курортники неизвестно как будут добираться домой, потому что все поезда уже мобилизуются на отправку военных, все машины строго учтены и тоже будут в первую очередь работать на военные нужды. Говорили, что ночью слышна была бомбёжка Севастополя, что связи с ним нет и как там сейчас – непонятно. С тревогой обсуждали, увезут ли санатории, будет ли эвакуация жителей и куда… «Раз Севастополь бомбили, значит, и до нас недалеко», – громко сказал кто-то. Все ждали выступления Сталина. Говорили, будто кому-то точно известно, что он выступит в четыре часа дня или в шесть вечера… и вот он-то точно скажет, что там на границах происходит и сколько продлится война.
Радио на перекрёстках и в квартирах не выключали ни на минуту, но между выпусками новостей по нему передавали только бравурные песни и военные марши.
Каждый час начинался позывными – первой строкой песни «Широка страна моя родная». Из репродукторов на столбах и из открытых окон разносился по улицам мощный, низкий голос диктора:
Внимание! Внимание! Говорит Москва! Сегодня, двадцать второго июня, в четыре часа утра без объявления войны…
Диктор повторял сокращённое правительственное сообщение, но других новостей о положении в приграничных районах не было. Все надеялись, что вот-вот объявят выступление Сталина.
Очередь двигалась медленно, люди нервничали и ругались. К магазину пришла Анна Николаевна, чтобы отпустить детей, уставших от долгого стояния на жаре. Мать отправила Мишу и Валю домой, строго наказав прийти обратно через час, потому что есть надежда, что тогда до прилавка останется уже немного.
– Нужно быть всем троим: могут ведь в одни руки много не давать, а на троих всё-таки что-то в запас купим.
Когда вернулись домой с покупками, время уже шло к ужину. Анна Николаевна занялась готовкой, а ребята стали раскладывать по местам всё, что удалось купить, – мыло, соль, спички, крупу, макароны, подсолнечное масло.
В восемь вечера пришёл усталый, с запавшими глазами Фёдор Иванович: работавших накануне в ночную смену отпустили домой поспать, но ночью главному инженеру нужно было вернуться в типографию. Пока ужинали, Миша и Валя с тревогой вслушивались в то, что он рассказывал.
В завтрашних газетах будет опубликовано не только выступление Молотова, но и приказы о всеобщей мобилизации военнообязанных с 1905 по 1918 год рождения и о введении военного положения на большой части европейской территории СССР, в том числе – в Крымской АССР. Свежих сводок с фронта пока нет: их, если они будут, поставят в номер в самый последний момент.
Отец ушёл спать, а мать взялась за вечерние дела. Валя видела, что на душе у неё неспокойно. Серые мамины глаза казались слишком большими на осунувшемся лице, наверное, от наполнявшей их тревоги. Пятнадцатилетний Мишка ушёл к друзьям на улицу, а Валю мама не отпустила гулять в сумерках: день неспокойный – мало ли что…
В девять часов по радио зазвучал уже до боли знакомый, низкий, жёстко и холодно произносящий слова голос диктора.
Говорит Москва. Говорит Москва. Сводка Главного командования Красной Армии за 22 июня 1941 года.
С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Чёрного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. …После ожесточённых боёв противник был отбит с большими потерями. Только в Гродненском и Кристынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец (первые два в 15 километрах и последнее в 10 километрах от границы).
Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населённых пунктов, но всюду встретила решительный отпор…
– А про Севастополь ничего! – с тоской сказала Анна Николаевна. – Порт бомбили… а город? А пригороды? Что там с нашими?
Вышел из спальни хмурый отец.
– Спать не могу. Всё думаю: что с моими? Как узнать? Даже журналисты ничего не знают.
– Федя, ну всё-таки они живут в стороне от военных объектов. Ведь, наверное, бомбят в первую очередь аэродромы, порты. Зачем немцам тратить бомбы на мирные посёлки?
– Твои бы слова – да богу в уши… – мрачно сказал Фёдор Иванович. – Ну, может быть, на радио что-то узнают. Володя обещал позвонить, если что…
Тревожный день прошёл, а Сталин так и не обратился к народу, и это только усиливало общее тяжёлое настроение.
Другая жизнь
Валя вышла из дома вместе с мамой. Она любила приходить в санаторий, где та работала, чтобы помочь ей и другим воспитателям. Со всеми детьми, включая лежачих больных, нужно было заниматься – играть, осваивать школьную программу, читать вслух. Валя с удовольствием во всём этом участвовала: втягивала малышей в игры, старалась, чтобы не скучали лежачие и малоподвижные. Она очень сочувствовала ребятишкам, закованным в корсеты и вынужденным целые дни проводить в кровати или передвигаться на костылях. Костный туберкулёз лечится – Валя уже знала, – но это долго и трудно. Малыши любили, когда приходила дочка Анны Николаевны. С ней было весело и интересно. Она знала много разных игр с карандашом и бумагой, в которые могли играть даже лежачие, а кроме того, хорошо и с удовольствием читала вслух.