Валькирия

Семёнова Мария Васильевна

Я не была здесь, у озера, со времени Посвящения. Страшная коряга всё так же протягивала сожжённые пятерни, но незабудки вокруг отцвели, готовились уронить семена. Отцвела и маленькая черёмуха, стоявшая через прогалину, как раз напротив коряги. Я сложила одёжки на шёлковую мураву и вдруг подумала: а не к ней ли, к черёмухе, так тянулось моё корявое чудище, тянулось и не могло перебраться через полянку, прижаться насквозь обугленными костями к тоненькому стволу в тёплой серой коре?.. И всего-то девять шагов, не больше, их разделяло…

Камыши обступали

озеро шуршащей стеной, стрекозы так и носились. Когда-нибудь озеро совсем зарастёт, покроется зыбучим ковром. Задохнутся донные студенцы, заведутся слепые чёрные рыбы, а нынешний добрый Водяной Дед озлится во мраке или сбежит, уступит бывшее озеро косматому Болотному Чуду. И вместо глаза лесного, доверчиво устремлённого в небо, станет на этом месте глаз мёртвый – страшная чаруса…

Я плавала между камышовыми островками, где стояли средь гибких стеблей пятнистые щуки, подстерегающие добычу. В таких озерках бывает крупная рыба. Как-нибудь наловлю раков и приду сюда с удочкой. Отыщу под берегом глубокую яму, раздразню вкусной приманкой чёрно-зелёного сома толщиной с потопленное бревно. Поспорю с ним, кто кого. Велета не привередничала, но рыбу любила страсть, а прежде всего копчёную, истекшую жиром в горячем ольховом дыму…

Я никуда не спешила, и рука, сперва болезненная и чужая, помалу размялась. Надо будет мужественнее держаться, когда меня ранят опять. Не так уж мне было больно, если подумать. Мы с Яруном однажды после метели нашли в лесу молодого весина, которому прижало ноги рухнувшим деревом, замёрзли ноги и затвердели, как две сосульки. Он уже не дышал почти, Молчан унюхал под снегом. Мы испугались тогда, но всё же хватило рассудка не отогревать у костра – положили на срезанные еловые лапы, бегом примчали домой. Мудрая мать Яруна от бабок знала, что делать. Закутала промёрзшие ноги толстыми одеялами, оставила отходить теплом вернувшейся крови…

Вот кто тяжких мук натерпелся, куда мне. Зато не остался хромым, лишь кожа с пальцев сбежала. А осенью мы гуляли на свадьбе: пошла за охотника пригожая девка…

Наплававшись вдосталь, я повернула к знакомой прогалине в камышах. Но когда я раздвинула кувшинки и подняла голову, нащупывая ногой дно, я увидела, что подле моей одежды сидел на травке Некрас.

Сидел и смотрел на меня, улыбаясь, и мне не слишком понравилось, как он улыбался. Вот протянул руку, приподнял вышитый край лежавшей рубахи. Начал рассматривать…

Любопытные маленькие колюшки тыкались в мою голую кожу, сразу взявшуюся пупырышками. Некоторое время я молча смотрела на Некраса, стоя по шею в воде. У него были русые волосы, и проглянувшее солнце горело в них цветом старого золота. Красивый малый и привык знать свою красоту. Сильный зверь, нечаянно побывавший в ловушке. И ни благодарности, ни благородства в тёмной душе. Только желание добычи: понравилось – схватил, поволок… Как Змей Волос невесту Перуна. И наплевать, что скажут о нём, он ведь не наш.

Мне стало холодно в тёплой воде, я уже прикидывала, полезет ли он за мною сюда. Наверное,

всё-таки нет. Своей волею он нескоро в воду полезет… А одёжу унесёт, тогда как?

Я даже раскрыла рот молвить – нелепие творишь, уходи! Не молвила. А то сам не зрит, что нелепие. Такой не усовестится, проси не проси. Только смекнёт, что я испугалась.

Некрас смотрел на меня, склонив голову набок, и скалился, забавляясь. Ждал, верно, я буду краснеть и стыдиться, посулю выкуп за собственную одежду, захочу прикрыть себя водяными листами… Как бы не так. Не видать ему моего срама, не хвастаться.

Я нашарила ногами дно и молча вышла на берег. После воды тело обычно кажется отяжелевшим, но на сей раз я не заметила. Надумай Некрас взять меня за колено, я дралась бы свирепо, рука там, не рука. И насмерть, не как визжащая девка. Я ладонями обтёрла с себя капли. Подняла рубаху и продела голову в ворот.

– Кто подарил тебе воинский пояс? – спросил Некрас, улыбаясь. Я не ответила, и он продолжал: – Чья ты? Кто обнимает тебя, укладываясь на ложе?

Я опять не ответила. Натянула штаны, застегнула на животе пояс. Меча при мне не было, но в ножнах висел боевой нож. Пускай теперь тронет меня. Я пошла, не оглядываясь, назад по тропе. Некрас поднялся и пошёл следом.

– Я думал сперва, ты Нежаты. Лагодник он, Нежата.

Велик ли труд посадить крапивное семя? Я впервые подумала, а точно ли укачивало Нежату, может, вправду бездельничал, ленился грести. Нет, это Некрас хотел разозлить меня, пороча товарища, хотел, чтобы я взялась-таки отвечать. Лентяя воевода одёрнул бы. Между прочим, поглядела бы я на Некраса, будь здесь воевода.

А он продолжал, усмехаясь:

– Славомир, должно быть?

Я молчала, не ускоряя шагов, хотя побежать так и тянуло. Нет, бежать от него что от пса злого, тотчас укусит. Как обрадовалась бы я теперь Славомиру. Ох и оттрепал бы Некраса, любо подумать…

– А может, я пригожусь? Ты со мной возилась тогда, неужто не полюбился?

…Как же я, дура-девка, едва не сочла его за Того, кого я всегда жду. Как гадала, захочет ли улыбнуться!.. Лесную тропу затуманило перед глазами. Я шла, не оглядываясь.

Я ничего не сказала ему даже тогда, когда кончился лес и стала видна крепость. Нет уж! Я просто не буду знать его. Как воевода. Уж воевода-то не боялся. Ни Оладью, глядящего в спину, ни Морского Хозяина, сердитого за отнятое приношение… ни даже своих запретов, а хуже этих запретов я выдумать ничего не могла.

– Пойти, что ли, с вами в поход? – сказал вдруг Некрас. – Умён у вас воевода. Славно с таким!

Тем же вечером я увидела его подле Голубы, заглянувшей к нам в Нета-дун. Красавица Третьяковна фыркнула, когда он к ней подошёл, – кто, мол, ещё таков? Чуть позже они стояли рядком, Некрас что-то ей говорил и улыбался, Голуба же отворачивалась, но больше для виду и, как мне показалось, всё краем глаза высматривала – видит ли вождь. Решила, наверное, подразнить: не полюбил, может, хоть приревнует…