Вальпургиева ночь
Шрифт:
Казалось, он был наг, с митрой на голове; она не могла рассмотреть как следует. Его руки били в невидимый барабан.
Когда процессия остановилась перед домом, он – призрачный барабанщик – вдруг возник, словно сгусток дыма, в верхнем конце переулка – и барабанный рокот стал каким-то далеким, зовущим.
«Он наг; его кожа натянута на барабан. Он – змея, которая живет в людях, а когда они умирают, она сбрасывает кожу. Я – грунтовая вода», – мысли Поликсены смешались.
Тут над балконными перилами второго этажа она увидела
– Прочь отсюда, вы, собаки! Прочь! Яростный рев поднимавшейся по переулку толпы становился все ближе и ближе.
– Корону! Пусть отдаст корону! Она должна дать своему сыну корону! – стали различимы отдельные голоса.
«Ее сын?! – возликовала Поликсена; дикий необузданный восторг переполнил ее. – Отакар из моего рода!..»
– Что? Что они хотят? – оглянувшись в глубь комнаты, спросила графиня.
Татарин, кивнув, что-то ответил; язвительная насмешка прозвучала в голосе старухи:
– Вот оно что! Он хочет быть коронованным, этот… этот Вондрейк? Ну что ж, я дам ему – корону!
Старуха исчезла в комнате.
Сквозь тонкие гардины была видна ее тень; она нагнулась, как будто что-то поднимая, и снова выпрямилась.
Снизу в двери молотили пудовые кулаки:
– Открывайте!.. Лом сюда!.. Корону!
Графиня Заградка появилась на балконе – руки она держала за спиной.
Отакар – в седле стоявшей на плечах «братьев» лошади – был вровень с графиней; лишь несколько метров разделяло их.
– Мама! Мама! – услышала его крик Поликсена. И тогда из вскинутой руки графини сверкнула молния:
– Вот тебе королевская корона, ублюдок!..
С простреленным лбом Отакар рухнул с коня.
Оглушенная страшным треском, Поликсена склонилась над мертвым Отакаром; вновь и вновь выкрикивала она его имя, но видела только маленькую капельку крови, застывшую на холодном челе, как драгоценный рубин.
Поликсена долго не могла понять, где находится.
Вокруг – какие-то призрачные фрагменты: бушующий людской поток, осадивший дом, перевернутая лошадь с привинченной к копытам зеленой доской – игрушка, увеличенная до гигантских размеров.
И перед нею – спящее лицо Отакара! «Он спит как дитя в рождественский Сочельник, – подумала она. – Его лицо так спокойно! Но ведь это не смерть? И скипетр! Как он обрадуется, когда, проснувшись, увидит его в своих руках!.. Отчего так долго молчит барабан? – Она оглянулась. – Ну конечно, ведь дубильщик убит».
Ей все казалось таким естественным: пламя, вырывавшееся из окон; она сама, как на острове, среди кипящих людских волн; раздавшийся в доме выстрел – такой же оглушительный, как первый; толпа, в ужасе отпрянувшая назад; рядом мертвый Отакар, – и повисший в воздухе крик: «Солдаты!»
«Ничего странного; я ведь с самого начала знала, что все будет именно так!» Любопытным, почти достойным внимания, ей
Вот надрывается какой-то голос – ага, унтер-офицер; кричит, чтобы она легла на землю.
«На землю? Они будут стрелять? Думают, я испугаюсь их пуль? Я ведь ношу под сердцем ребенка! Потомка Отакара. Он невинен, как они его могут убить! Мне доверен росток рода Борживоев, который умереть не может; он может только уснуть – уснуть, чтобы пробуждаться вновь и вновь. Я неуязвима».
Залп прогремел совсем рядом, на какое-то мгновенье она от неожиданности лишилась сознания, однако не упала, продолжала идти вперед.
Крик толпы за спиной растаял.
Солдаты стояли вплотную, плечом к плечу, как зубы дракона. Все еще прижимали к щекам приклады винтовок.
Один шагнул в сторону, пропуская ее… Поликсена вступила в пустую пасть города; снова послышался барабан человека в митре, звучавший теперь приглушенно-мягко, как будто замирая вдали. Он вел ее за собой. Она проходила мимо дома Эльзенвангера. Решетчатые ворота выворочены, сад превращен в руины; тлеющая мебель, закопченная листва, черные обуглившиеся деревья.
Ее взгляд скользнул мимо. «Зачем мне на это смотреть? Я и так знаю: там лежит портрет – Поликсены. Теперь он мертв и спокоен»; она оглядела себя, поразившись видом парчового одеяния.
Потом вспомнила: «Да-да, ведь мы играли в «короля и королеву»!.. Это нужно быстрее снять – прежде чем барабан умолкнет и придет боль».
У ворох монастыря Sacrй Coeur она дернула колокольчик:
«Я хочу, чтобы мой портрет висел там, внутри».
В комнате господина императорского лейб-медика Тадеуша Флугбайля стоял, утирая влажные глаза тыльной стороной ладони, слуга Ладислав Подрузек; он никак не мог успокоиться.
«Нет, ну до чего экселенц все так ладно прибрал!»
– Бедная псина, – сочувственно обратился он к дрожащему Броку, который вошел в дом вместе с ним и теперь, повизгивая, принюхивался к какому-то следу, – ты тоже потерял хозяина! Ну ничего, уж мы с тобой как-нибудь уживемся.
Охотничий пес поднял морду и завыл, не сводя своих полуслепых глаз с какого-то предмета над кроватью.
Ладислав проследил его взгляд – над кроватью висел календарь.
«Слава Богу, хоть я не прозевал. Ох и разгневался бы экселенц. Это же надо, не заметил, как прошел целый месяц!» Он принялся поспешно обрывать просроченные листки и успокоился только тогда, когда на календаре появилась дата «1 июня». Самым первым был сорван листок с надписью:
В а л ь п у р г и е в а н о ч ь.