– После обеда, – начал Жорж, – пока вы были в саду, отец сообщил мне, что принял решение. Или мы поженимся и я начну в сентябре учиться фармацевтике, или он больше не даст мне ни гроша и выставит за дверь. Я возразил, что ты еще не дала ответа. Он сказал, что уже переговорил с твоим отцом и тот согласен при условии, что приданого не будет, мой отец не возражал, так что больше нет никаких причин затягивать дело. Вот.
– Что «вот»? – спросила я.
– Нам придется пожениться.
– Приди в себя, Жорж, об этом и речи быть не может. У меня тоже есть право голоса, и я говорю «нет».
– У меня тоже нет никакого желания, но что еще остается? Или катастрофа, нас ждут еще худшие неприятности.
– Тебя – возможно. А для меня ничего не меняется. Моя жизнь и так невыносима, куда уж больше.
– Послушай, Маргарита, есть один выход. Мы можем сделать вид, будто уступили и приняли ультиматум – поженимся, чтобы от нас отстали. Только для вида. Исключительно чтобы обеспечить себе покой и время. Если хочешь, будем спать
в разных комнатах.
– Ты шутишь?
– Я очень серьезен. Ты сможешь делать то, что пожелаешь. Как и я. Мы просто двое друзей, которых семейные обстоятельства вынудили прибегнуть к специфическим способам защиты. Выживания ради. Мы разведемся, как только это станет возможно. Я возьму всю вину и расходы на себя. Обещаю в присутствии Элен.
– Я не выйду за тебя. И ни за кого другого тоже, кстати. Я никогда не буду собственностью мужчины. Не имею намерения менять одну тюрьму на другую.
– Напротив, ты будешь свободна. Тебе больше не нужно будет выносить отца, а меня ты и видеть-то почти не будешь. Придется обедать у моего отца по воскресеньям и время от времени обозначать свое присутствие на семейных сборищах, чтобы соблюсти приличия. А в остальном – делай что хочешь. Скажи ей, Элен, что это хорошая мысль и она ничем не рискует.
– Верно, – заметила Элен, – если вы не поженитесь в церкви, вас это ни к чему не обязывает.
– Ты сможешь заниматься живописью, сколько душе угодно, – продолжил Жорж, – я оплачу тебе любых преподавателей, каких захочешь. И клянусь, ты ни в чем не будешь нуждаться. Прошу тебя, не говори «нет», подумай спокойно, и сама увидишь, что это идеальный выход для нас обоих.
Жорж улыбнулся мне, по крайней мере попытался, движение губ выдало его беспокойство и превратилось в гримасу. Он пригладил волосы, встал, взял свою накидку и поспешно удалился.
– Мне его жаль, – сказала я Элен. – Но это шантаж, и я на него не поддамся.
– Однако что плохого, если вы с Жоржем поженитесь?
– Ты так думаешь?
– И потом, разве у тебя есть выход? Как ты собираешься сопротивляться?
– Не знаю; в этой стране хуже нет, чем быть женщиной.
* * *
«Лантерн» (радикально-социалистическая ежедневная газета, которую читал Винсент)
«Банкротство уже стоит у дверей Ватикана, и те подробности, которые публикуются в итальянской прессе, производят тягостное впечатление. Составленный на 1891 год бюджет сводится с дефицитом в 200 000 франков из-за продолжающегося уменьшения лепты святого Петра[21]. Торговля дворянскими титулами, индульгенциями, медалями… также переживает значительный спад. Мы спокойны за судьбу Льва XIII, он не будет сидеть на мосту Искусств с деревянной плошкой для подаяний рядом с собакой, по примеру легендарного слепца[22]».
21
Лепта святого Петра, или денарий святого Петра, – ежегодная обязательная дань, взимавшаяся в некоторых странах в пользу папского престола. С XIX в. приобрела статус добровольного подношения.
22
Имеется в виду знаменитый слепой нищий, стоявший на коленях на парижском мосту Искусств. Открытка с его фотографией разошлась по всей Франции.
* * *
Я услышала, как зазвонил колокольчик у входа в сад. Луиза вышла из дома открыть. Кто мог прийти в такой час? Из окна, укрывшись за складками шторы, я рассмотрела мадам Секретан, которая появилась в саду и пошла следом за Луизой к дому. Это был не визит вежливости. Мадам Секретан пришла не случайно и не для того, чтобы поближе познакомиться с будущей невесткой, она пришла выложить все начистоту и знала, что мы будем одни. Она не пожелала снять ни пальто, ни перчатки, ни свой капор. Только приподняла вуалетку. Она не удостоила меня даже легкой улыбкой, не спросила, как у меня дела, и не сочла себя обязанной произносить обычные банальности, положенные при встрече. Мы сели в гостиной в два соседних кресла, она жестом остановила Луизу, когда та собралась раздвинуть гардины, заявив, что у нее устали глаза, так что открывать не надо. Покачав головой, она отказалась от чашки чая, как и от оранжада, которые я предложила, и подождала, пока Луиза выйдет, потом прислушалась – я, как и она, различила шаги Луизы в коридоре, потом за той захлопнулась дверь кухни. Мадам Секретан сидела молча, я не спрашивала, зачем она пришла, просто ждала. Это не было тягостным молчанием, которое иногда воцаряется, если двое не знают, что сказать. Я без труда догадывалась, что именно она пришла мне заявить, и не собиралась сообщать ей, до какой степени мне плевать на ее душу и что мое самое горячее желание – не выходить замуж за ее сына-придурка. Я поудобнее устроилась в кресле и ждала, пока она заговорит. Минуты через две она заговорила спокойным, почти дружеским тоном:
– Маргарита, я слишком долго медлила, прежде чем
открыть тебе все, что касается планов этого брака, я всегда знала, что объяснение неизбежно, но так страшилась его – ты представить себе не можешь, сколько мужества потребовалось, чтобы прийти сюда. Я очень тепло к тебе отношусь и была бы счастлива назвать тебя своей дочерью, мы могли бы стать настоящими подругами. Как ты наверняка заметила недавно за обедом, мой супруг считает дело решенным, он полагает, что это вопрос лишь времени, когда Жорж остепенится, пойдет учиться и сможет в конце концов взять на себя аптеку. Я знаю своего сына, он не будет следовать этим замыслам. Если уж я в чем и уверена, так это в том, что он тебя не достоин, он лентяй и ничего стоящего в своей жизни не сделает, у него отсутствует чувство ответственности, необходимое мужу и отцу семейства. Но не в этом причина моего прихода. Этот брак невозможен и его не будет, и я обязана предупредить тебя, чтобы уберечь от разочарования, которого ты не заслужила. Нечто крайне важное препятствует осуществлению этого брака, более важное, чем мы, – то, чему подчиняются и наши дела, и наша совесть. Видишь ли, этот союз невозможен, потому что вы уже обвенчаны. Да-да, обвенчаны шестнадцать лет назад. Я вижу на твоем лице удивление, и недоверие, и улыбку тоже. Я дрожу от стыда, потому что воспоминание о том роковом дне постоянно мучит меня. Мы были молоды, и беспечны, и глупы, но я не ищу оправдания. Мы ничего не замышляли заранее и не планировали. Тогда мы очень часто виделись с твоими родителями, мы были лучшими друзьями в мире. Твой отец был свидетелем на нашей свадьбе, а Луи – на свадьбе твоих родителей. И наши союзы были благословлены здоровыми детьми. Очень скоро Жорж и ты стали неразлучны, еще до того, как научились говорить, было счастьем смотреть, как вы держитесь за ручки, и для нас всех представлялось очевидным, что эта взаимная склонность будет развиваться и скрепит судьбу наших семей. До того июльского дня, вам тогда было года три-четыре; вы играли вместе, а мы разговаривали о будущем, когда твоя мать воскликнула: Ой, давайте поженим их! Может, мы выпили лишнего, этот сомюр такой легкий, что пьется, как вода, мы были веселы, как никогда, безумный вихрь кружил нам головы. Эта мысль, эта глупость овладела нами, и ни один не запротестовал, ни у кого не хватило ума сказать, что мы творим нечто чудовищное. Напротив, за время, меньшее, чем уйдет на рассказ, Луи и твой отец соорудили алтарь, первый – в восторге, что ему выпал случай пародировать одного из тех кюре, которых он так ненавидит, второй – изображая тупого церковного сторожа, и вы двое, обрадованные новым развлечением, в котором ничего не понимали, но играли будущих новобрачных с такой слепой доверчивостью и искренностью, что нас это только укрепило в уверенности, что речь идет всего лишь о шутке. Луи начал на латыни читать обряд венчания, вначале хихикая, потом став серьезным, голос его приобрел глубину, он набросил на плечи шелковый платок с золотыми нитями вместо ризы, используя то, что попало под руку, – ваза стала дароносицей, маленькое зеркало – монстранцем, а когда он потряс колокольчиком для вызова прислуги, мы все встали на колени. Он величественно благословил нас, и в это мгновение нас охватил ужас, словно надругательство над божественным таинством должно было повлечь немедленную кару, время будто остановилось, твоя мать взяла меня за руку и сжала ее с неожиданной силой. То ли Луи оказался актером, который играл свою дурную роль живей живого, то ли мы все сошли с ума, или же дело было в вас двоих, которые отдавались этому маскараду с такой убедительностью? Так или иначе, но он соединил вас в тот день, спросив по очереди, желает ли Жорж перед лицом Бога взять тебя в жены и принимаешь ли ты его как мужа. Нам не пришлось вам подсказывать, вы оба ответили «да». Уверенно. Решительно. И в финале этого обмана вы поцеловались. Как муж и жена. При всеобщем веселье. И мы зааплодировали со всей нашей беспечностью. Я была единственной, кто пришел в себя, и постаралась обратить их внимание на непристойность нашего поведения, получив в ответ раздраженные упреки Луи и твоих родителей, которые обвиняли меня в том, что я порчу им все удовольствие, что я брюзга и невыносимая святоша. Два месяца спустя твою мать поразила ужасная болезнь, которая так быстро унесла ее. Мы об этом не говорили, но твой отец знает, как и я, что ее постигло наказание за совершенное богохульство. С тех пор я умоляю нашего Создателя простить мне этот грех, я ощущаю свою вину в том, что участвовала в преступлении, что струсила и ничего не сделала, чтобы помешать кощунству. Я, по крайней мере, не отрицаю, что оступилась, и беру на себя свою долю ответственности, но я единственная, кто осознал низость нашего поступка. Мне потребовалось много времени, прежде чем я осмелилась признаться на исповеди, и священник пришел в ужас. Он в жизни не слышал о подобной гнусности и не знал епитимьи, достаточной, чтобы отпустить столь беспримерный грех. Я не скажу тебе, каково было искупление, это тебя не касается. Дело дошло до высших чинов церковной иерархии, и одним из условий моего возвращения в лоно церкви было не допустить этого брака. Вот почему вы не можете и дальше следовать тем же путем; любое совместное будущее для вас запретно. Из-за той профанации, которую мы совершили. Ибо невозможно дважды глумиться над Господом, насмехаться над Его словом и Его заветами, не рискуя навлечь на себя Его гнев и тем, что и вы, и ваше потомство будете навеки прокляты.