Вальсирующие, или Похождения чудаков
Шрифт:
– О-ля-ля! О-ля-ля! – Дежурный, шлепая, удаляется и исчезает на кухне, куда ведет двустворчатая дверь, чтобы мешать официанту.
Самое время. Чего и ждала путешественница. Бросается к выходу, перескакивая через ступеньки, и вылетает на улицу. Подойдя к уснувшей «диане-6», она открывает дверцу. «Быстро! Третий этаж, номер семь». Сидевшие в машине два балагура выскакивают, как чертенята, и устремляются в отель. Это мы, Жан-Клод и Пьеро, мы проникаем в коридор на цыпочках, она сказала «седьмой», входим. Господи, до чего все убого! Со смехом раздеваемся и залезаем под простыни. Из них теперь выглядывают только наши подбородки. Мы согреем ей место.
А вот и наша радость с полным подносом еды. На постель, прошу вас! Как она мила!.. И давно вы тут работаете? Принимаемся за еду… Колбаса, холодное мясо, хлеб, масло, сыр… Это очень приятные
– Я же бью баклуши… Мимо, тормозя в тумане, проезжают тяжеловозы… Замечательно… Вы же скачете, как блохи, от одного кошмара к другому… Меня бьют по колену… К пяти часам чувствую, как один из вас вслепую залезает на меня… Я показываю дорогу, сдаю экзамен. Но, едва оказавшись на месте, тот начинает храпеть. Так, ребята, дальше не пойдет, вам надо освидетельствоваться у невропатолога!.. Я засыпаю лишь под утро с первыми поездами, набитыми беженцами.
Утром мы просыпаемся поздно, как актеры на гастролях. Мари-Анж снимает трубку: «Побольше всего», – заказывает она. Мы прячемся в ванной.
До Энзисхейма осталось всего 180 километров. Мы будем там к обеду.
XXI
По словам мэтра Жюмо, адвоката, назначенного Жаку адвокатурой Страсбурга, он будет освобожден 15 мая в 8 часов 30 минут утра.
И вот мы с Пьеро стоим напротив тюрьмы Энзисхейма.
Целый месяц мы ждали его, не скучая ни минуты. Мари-Анж совершала чудеса в области экономного ведения хозяйства, ибо наши финансы приближались к нулю.
Тем не менее мы ели рагу раз в три дня. Она подогревала, что-то добавляла и всякий раз было еще вкуснее. Остатки не припрятывала. «Тихо, иначе вечером будете сидеть голодными». Знаете, как хочется показать ей кукиш, особенно когда имеешь дело с девственницей, не знающей предела своим желаниям. «Еще капельку, Мари-Анж! Не будь так сурова». Она гениально готовила овсянку. Артистически! С соусами – очень вкусно. «Эй, обжоры. Поумерьте аппетит! Если так будет продолжаться, я сдаюсь». Но по доброте душевной подкладывала блинов. «Вы толстеете, – кричала она. – Покажите-ка животы!» Очень по-женски! «Ошибочка, – возражали мы. – Мы скорее худеем!» – «Тогда почему вы вечно не застегиваете пояса?» – «Так удобнее! Разве не видно?» Мы не допустим, чтобы нам портили настроение. В нашем доме женщина ест стоя! Когда вообще ест…
Ночью мы тихонечко вставали и с урчащими животами и ватными ногами накладывали себе пожрать. Пока она занималась с одним в поисках своего интимного «я», другой отправлялся на поиски еды. И ничего не оставлял на блюде. После того как мы вставали, она начинала вопить: «Нет, парни, так нельзя, вы надо мной насмехаетесь! Я снимаю фартук!» Ее челка дрожала от ярости. Мы же, словно упав с небес, вытягивались перед ней по стойке смирно, прося отпустить отлить. «Надо же! – вопили мы. – Опять придираешься!» – «А может, все съели крысы?..» Обычная утренняя проработка… «Мне все ясно, я выхожу из игры. Я больше не хочу быть домашней хозяйкой! Сами всем занимайтесь!» И начинала молоть кофе. «Погляди-ка, это работа лисенка. Решетка совсем расшатана. Туда вполне может влезть лисица. Пьеро, сходи за молоком, я все укреплю». Расстроенная, она сидела и крутила мельницу, зажав ее между ногами. «Ничего не скажешь, брак по любви у меня получился, лучше не придумаешь! Они умеют только жрать и трахать». Мы угодливо подходили к ней поближе. «Пойди оденься, – говорили ей. – Иначе простынешь. Отдай мельницу, мы сами покрутим ручку». Она начинала улыбаться, хорошая ведь девка! «Да пошли вы! – отвечала она. – Еще
Мы выходили на солнце, чтобы пописать в канал и получить первое удовольствие в этот день.
Это был малюсенький домик бурлака. На нем значилась дата постройки: 1883. Мари-Анж сказала агенту по недвижимости, что ей нужно что-нибудь спокойное и удаленное от людей: «Я обожаю одиночество. Да еще что-нибудь живописное, если возможно. Потому что я по воскресеньям пишу картины. Я студентка, готовящаяся к выпускным экзаменам и… уличный художник по воскресеньям». – «Ну, раз вы художница», – сказал агент по недвижимости…
Это была гениальная идея. Мы находились в таком тихом и отдаленном месте, что могли загорать голыми целый день. Вокруг – ни дома, ни дороги. Лишь заросшая травой тропа бурлаков, по которой едва могла проехать наша «диана».
Канал этот, похоже, соединял Рону и Рейн. Он протянулся на довольно большое расстояние. Но все было именно так, ибо мы видели много барж, проплывавших мимо нас. Они лениво плыли под ивами. Это были немецкие, голландские баржи и еще отовсюду. Европа проплывала у нас под носом. На всех копошилась с засученными рукавами команда, и одинаковое белье сохло на веревках – нижнее белье Общего рынка. Мы веселились, отгадывая по шерстяным шапочкам, бюстгальтерам или размеру трусов страну, из которой они плыли. По своим размерам бельгийцы шли первыми. Подчас баржа с женщиной, вывешивавшей белье, проплывала перед самым носом Мари-Анж, которая развешивала наше. Происходил обмен приветствиями. Никто из этих славных людей не был шокирован, разглядывая наши голые задницы. Надо сказать, что мы здорово обгорели. Мужчины поглядывали на Мари-Анж, а девушки – на наши атрибуты. Рыжеволосые матроны обращались к нам с приветствиями на своем родном языке. Мы поднимали наши соломенные шляпы. То же происходило во время полуденного отдыха, когда Мари-Анж отдавалась нам. Баржи проплывали медленно, их лопасти еле вращались. Мужчина, в одних помочах обнимавший жену или мать, с внезапной строгостью склонялся к уху дочери.
Некоторые останавливались. Мы болтали с ними. Принимали приглашение подняться на борт. Кончалось это тем, что мы выпивали в темной каюте немного белого, шнапса или сливовицы. Чтобы попасть в каюту, приходилось сползать задом наперед по узким вертикальным лесенкам. При этом следовало беречь голову. Мы чокались на уровне воды. «Ваше здоровье, прозит», – лучше и проще ничего не скажешь. Дегустировали остатки угря, запивая его зеленым вином, ели тушеное мясо с пивом или селедку на закуску. Эти речники прекрасно организованы. И совсем не мудаки. Никто к ним не пристает. Никаких соседей. Они путешествуют с собственным домиком, как улитки. На барже есть нормальный холодильник, баллонный газ, телевизор… И они плывут вдали от дорог, машин, фараонов. На этих баржах, наверное, можно спрятаться. Отличный способ пересечь границу. Следовало бы с ними подружиться. И двигаться на перекладных по воде. В направлении Антверпена, Амстердама или Гамбурга. Переползая через плотины. Занимаясь любовью с Мари на диванчике на верхней полке каюты посреди шлюза, пока в иллюминаторе все выше поднимаются поля тюльпанов. И любуясь развешанным бельем на фоне мельниц, размахивавших крыльями.
Заведовала нашими деньгами Мари. Она сама ездила за покупками, знала стоимость каждой вещи и не тратила ни сантима больше, чем надо. Следила по газетам за потребительской корзиной. Помидоры дешевели – мы ели их с яйцами. Мы питались продуктами, которые нам рекомендовала реклама.
Она нашла маленький рынок неподалеку в деревне с труднопроизносимым названием. И ходила туда пешком, чтобы сэкономить бензин, да к закрытию, когда можно купить по дешевке. Например, три салата по цене одного, мой камамбер за полцены, но его надо съесть тотчас, а подчас и цветы, которые только расцвели и которые ей отдавали за гроши или вовсе бесплатно, чтобы освободить место или потому, что она была красивая.
Два раза в неделю, пока наша «диана» спала под деревьями с отключенным аккумулятором, она, напевая, совершала прогулку: три километра туда, три обратно. «Мне полезно ходить пешком, сбрасываешь жир, укрепляешь икры ног, мышцы живота, ягодичную мышцу. Нет ничего лучше для женщины. Да к тому же так красиво кругом!»
Мы видели, как она удалялась вдоль канала, весело покусывая травинку, держа корзину в руке. Надвинув шляпы на нос, мы садились на землю, чтобы половить рыбку, которую Мари потом нам готовила на ужин, слегка побрызгав лимоном. Запивали мы обычным белым вином.