Валютчики

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

— Подсказывали, — запыхтел клиент. — За восемьсот баксов триста нормальными.

— Вот видишь? — поднял я голову, не сразу охватывая взглядом лицо великана. — Хоть что-то вернешь. Иначе в мусорное ведро.

— Пусть бы пополам, — после раздумья ухнул клиент. — Такая дорога… Да мать, мол, убили по дороге, кровь и дала знать. «Москвич» пора менять, а она, мол, удачи не будет.

Отвернувшись к жбану, я принялся за изучение квадрата из долларов. Нащупал подобие щели на боковине, размером с лезвие бритвы. Ниже вторую. С другого бока ноготь протискивался тоже. Если влить воды и дать просочиться, то купюры, может быть, растащатся. С тонкими пластами справиться будет легче. Надо пачку освободить от ниток и бросить в кастрюлю с водой. Пусть откисает.

Толстяк не мешал, выпуская пар через губы трубочкой. Запах пота перебивал базарные, даже рыбный. Может быть, поэтому он вспоминал лишь родную мать в то время, когда другие

мужчины ссылались на жену. Я повертел квадратик в руках:

— По сколько хочешь сдать?

— Пополам, — не замедлил с ответом толстяк. — Дешевле расставаться нет смысла. Легче попробовать раздербанить пачку.

— Попытаюсь повозиться, — пряча доллары, пошел я ва-банк. — Восемьсот баксов, цифра точная?

— Сорок одна двадцатка, сам перевязывал. Верхнюю не считаю, угол успели оторвать.

— Четыреста долларов. По двадцать девять рублей.

— Одиннадцать тысяч шестьсот.

— Одиннадцать с половиной?

— Одиннадцать шестьсот. Жадность фраера губит.

Я отстегнул сумму, клиент перелистал пятисотенные. Спрятав в нагрудный клапан, встряхнул моржовой ластой:

— Свою головную боль сбросил. Возьмись теперь ты. Что не пролетишь, сто процентов.

— Дай Бог на добром слове.

Два дня я мудохался с пачкой как мужик с разболевшимся зубом. И вот он, зуб, и подсобным инструментом не вырвешь. Она представляла собой монолит, могущий выдержать любой колюще — режущий инструмент. Поначалу намерился срезать нитки, но они так глубоко вошли, что бритвой, ножницами, ножом поддеть не удалось. Иголку не подсунуть. Попробовал накапать воды в щели по бокам. Никакой реакции. Бросил в чашку, залил водой в надежде, что нитки и банкноты за ночь размокнут. В первый, во второй дни ничего не произошло, словно баксы кто основательно проварил в клее. Решил проконсультироваться. И здесь ждало разочарование. Наполеон, Дэйл, другие спекулянты как сквозь землю провалились. Крутиться стало не на чем. Подтащил ноги к рукам, занялся прежним промыслом — перекидками клиентов валютчикам с центра. Опять приходилось пробегать мимо «своих» менял к армянам, ловя жадно-презрительные взгляды. Парни не пытались понять, что я ни на кого не пахал, считая это оскорблением собственного достоинства. В совдепии трудился на общество, в целом, на государство. Мог и бесплатно. Или на себя любимого, кроме святой обязанности — семьи.

Прошло больше недели, когда нарисовался один из профессоров «от базара» Дэйл. Заметив его, я дал знак, что для него что-то имеется. Решил, что заводить разговор о пачке купюр сразу не стоит. Может попытаться перекупить за сходную для себя цену. Она какой была, такой осталась, несмотря на то, что отмокала в течении двух дней.

Минут через двадцать подскочил тощий как тесовая доска Дэйл. Поговорив ни о чем, я предложил австралийскую монету времен королевы Виктории. Повертев ее в руках, Дэйл вернул.

— Ту шиллинг, прошлый век, — напомнил я. — Может быть, «Поющие в терновнике» не успели обосноваться.

— Ну и что, — приподнял костлявые плечи истребитель — перехватчик. — Пускай поторопятся, иначе накроют пыльные бури, и отары овец разбегутся по Австралии. Больше ничего?

— Ты же с фильдеперсовым фасоном. Два шиллинга тебе не валюта.

— Хоть пять. Знаешь, сколько их в фунте стерлингов?

— Было. До семьдесят первого года того века, — отпарировал я. — Теперь монетка превратилась в нумизматическую редкость. С двенадцатеричной англичане перешли на десятеричную систему. Как во всем мире.

— Не во всем… Это не главное. Что еще?

Вытащив прямоугольник баксов, я показал Дэйлу. Подумал, уцепится за них, но перекупщик руки не протянул.

— Опять не то!

— Почему, то, — прогундосил следопыт. Голос у него был с французским прононсом. — Каким способом собираешься раздирать. Рыхлый принес, похожий на Вещего, подручного Призрака?

— Он самый. Что желаешь сказать? — насторожился я.

— Дней десять назад мы ломали голову над пачкой, — снова передернулся Дэйл. — Нам показалось, баксы упали в ведро с БФом, или клей пролился на них. Верх хозяин отмыть, растворить сумел, а отделить по одной не получилось. Мы не взяли.

— Кто не взял? — пробормотал я.

— Мы с Пасюком.

— Пасюк ни хрена не смыслит. Берет, в чем уверен на сто процентов.

— Разве неправильно?

— Помнишь Скрипку? Тот не пролетал, потому что подчинялся одному закону: купил — продал. И всегда был при деньгах. Этот закон исповедуют самые богатые люди. Но рисковать надо тоже.

— Ты взял? Твоя очередь думать. Если больше ничего, я отваливаю.

До конца дня я маялся от мысли, зачем связался с пачкой. Но только клиенты Канальчиковой дачи, или нашей Ковалевки, способны были побежать вслед за скрывшимся за поворотом скорым поездом. Догнать его и с восторгом рассказать об этом товарищам. Наверное, я не дошел до кондиции, потому что наряду с терзаниями

не переставал искать способ отстирывания купюр. Я нашел его. Не помню, как доехал до дома, даже не обратил внимания на двух типов, проводивших до разбитого подъезда. Когда потянул ручку первой двери, почувствовал за спиной не ладное. Воткнув ключ в замок второй двери, осторожно повесил на него сумку с деньгами, чтобы резкими движениями не спугнуть притаившихся парней. Пошарил по стене в поисках выключателя. День прибавился, в неухоженный тоннель вливался полумрак с улицы. Он мог лишь размыть очертания предметов. Поэтому, когда над площадкой второго этажа вспыхнула лампочка, я едва удержал вздох облегчения. Обернувшись, увидел обоих парней, один из которых успел подняться за мной, второй остался на ступеньке короткой лестницы. Поворота событий пацаны не ожидали. Этажом выше хлопнула дверь, послышались голоса уходящей женщины, провожающих ее. Первый парень отдернул кулак от брючного кармана, из него торчала рукоятка пистолета. Холодок пробежал по моему позвонку. Сколько ни простоял на рынке, сколько бы ни было экстремальных ситуаций, когда вопрос о «быть или не быть» ставился остро, не мог привыкнуть к подъему адреналина в крови. На лбу выступила испарина. Второй, с вислыми плечами, пентюх оступился на ступеньку ниже. Курносая морда с голубыми глазами. Я знал, что взгляд у меня бывает жестким. Рассуждать, тем более взывать к совести, было бесполезно.

— В квартире решили взять, — сказал я, переводя режущий прищур с одного на другого. Первый рядом парень был стройным, черноглазым жителем донских степей с отмордованным русской кровью зверством, остатки которой плескались в антрацитных зрачках. — В сумке денег показалось мало, а в квартире, если утюжком прогладить, еще бы что нашлось.

Парни молчали, не решаясь предпринять какие-либо действия — или уходить, или рвануться вперед, чтобы в следующий раз был сговорчивее. Висящая на ключе сумка не переставала мозолить глаза доступностью. На втором этаже не заканчивалось женское расставание, с завершением очередной мысли с отступлением на длину подошвы туфли к лестнице.

— Дома не держу лишнего, чтобы не привлекать любопытных взоров, — не спуская глаз, продолжал рассуждать я. — Чтобы не давать пищи для домыслов даже женщинам. Вам ничего не светило, — услышав, что по ступенькам решили пройтись, я закончил. — Так что, дурней поступка придумать нельзя. Теперь дергайте отсюда поскорее, иначе ответная реакция и звонок в милицию будут обеспечены.

Мой вид, шагающая по лестнице женщина, сделали свое дело. Первым соскочил с выступа пребывающий на вторых ролях, способный лишь на добивание, пентюх. Стараясь не подать вида, скрылся за дверями черноглазый отморозок, наверное, мечтающий доказать пацанам, что живет «по понятиям». Третьей, округлив глаза, мимо проскользнула молодая женщина с высокими грудями. Когда переступила порог поломанной дверной створки, оглянулась.

— Ко мне зайдешь? — с подобием улыбки на стянутых губах пригласил я.

— Нет… Лучше в следующий раз, — пятясь к выходу, не сразу нашлась красавица.

— Как хочешь, — сразу успокоился я.

Когда вошел в квартиру, от происшествия не осталось следа. Выдернул из кармашка в сумке пачку долларов, бросил на стол. Включил телевизор, побродил по комнате взад — вперед. Набравшись решимости, шагнул на кухню, нашарил за шкафчиком бутыль с отбеливателем для белья. Снял с подоконника кастрюлю, сунул в нее баксы, залил их раствором. Минуты через две перевернул, помешал. Еще через минуту выплеснул потемневший состав в раковину, брусок замочил в воде. Пополоскав, кастрюлю задвинул на место. Затем взял ножницы, острый конец просунул сбоку пачки, срезал нитки, попробовал разделить на две части. Она подалась. Скорее всего, валюта пролежала под тяжелым гнетом. Народ на уловки хитер. Не подумаешь, что может что-то быть, а оттуда попискивает. Разгребешь — птенцы лейтенанта Шмидта. На поруки просятся. Толстяк решил спрятать доллары, чтобы ни одна собака не подкопалась. Они спрессовались, отсыревшие, покрытые специальным составом для защиты от вредной внешней среды. Отбеливатель растворил от железных волосков ржавчину, слизал защитный слой. Наш, отечественного производства, выпущенный одним из периферийных предприятий. Наша продукция растащила бы магниты. Потряхиваниями с постукиваниями растормошив пачку до состояния, когда края купюр сдвинулись, слой за слоем принялся уменьшать прямоугольник, пока не истончился он до нескольких банкнот. Попробовал отслоить первую бритвой. Понял, что здесь подойдет деревянная щепочка. Работа пошла веселее. Когда позвонили в дверь, успел обклеить двадцати долларовыми бумажками половину кухни. О свойствах отбеливателя растворять не только чернила, ржавчину, но и защитный слой долларов, я знал давно. Пользоваться приходилось редко. Главное, не передержать, иначе домосработанный химикат сожрет и портрет президента Америки с окружающей символикой, оставив расползающийся на глазах белый прямоугольник.