Вампиррова победа

Кларк Саймон

В любую секунду я коснусь лица, думала она. Это будет мистер Морроу, человек, покончивший собой в твоем номере, Бернис. Он окажется там с раздувшимся от гноя лицом, с глазницами пустыми, как свежевырытые могилы... он ждет поцелуя живых губ; он сто лет лежал в одиночестве в своей могиле — о, ему так холодно и одиноко, что он пожертвует своим местом на небесах, лишь бы прижать свои разбухшие от могильных червей пальцы к твоей груди, а потом втиснет свой язык — скользкий, как дохлая рыба, Бернис, — тебе в рот...

У нее перехватило дыхание.

Ее пальцы вжались

во что-то холодное в темноте.

Мертвое лицо мистера Морроу...

Нет.

Нет, это стена.

Голос разума зазвучал сильнее: Бернис, что ты делаешь в подвале? В темноте? Не видя даже собственной руки прямо перед собой?

Это безумие.

И она осознала, что так оно и есть.

Жар недавнего возбуждения быстро рассеялся во тьму. Теперь в ее жилы закрался страх. Холодный ужас, безотчетная паника.

Она обнаружила, что продвигается все глубже в подвал, по-прежнему в полной темноте. Она не могла остановиться. Теперь все находилось во власти какой-то высшей силы.

Пахло сыростью, затхлым воздухом, погребенным пятью этажами викторианского чудовища над ней и подземной скальной породы, что лежала за стенами подвала.

Это дурное место, подумала она, мне не следует здесь находиться. Это дурное место, где случаются дурные вещи. Именно здесь сто лет назад хозяин гостиницы насиловал своих служанок. А потом угрожал им увольнением, если проговорятся. Именно здесь толкали к стене плачущих и перепуганных детей; здесь слышался треск расстегиваемой ширинки; здесь им приказывали открыть рот и предупреждали не кусать, когда...

О господи боже, это ужасное место.

Холод накатывал на нее темными волнами. Тьма, казалось, перетекала с места на место. Потоки черноты как будто змеились из сырого кирпича пола, чтобы опутать ей ноги. Она чувствовала, как отростки тьмы взбираются по ее ногам, животу, груди, холодными щупальцами заползают ей в сердце.

Она моргнула, и в темноте перед ее глазами расцвели пурпурные пятна.

Я сейчас закричу.

Она сделала глубокий вдох. Я сейчас закричу и буду кричать до тех пор, пока кто-нибудь за мной не придет.

И ты надеешься, что твой крик пройдет сквозь два метра плотной кирпичной кладки? Никто тебя здесь не услышит, Бернис.

Как никто не услышал тех детей. Или вопли пятнадцатилетних горничных, когда безжалостно рвался их гимен.

Блондин на видео кричал.

Никто его не слышал.

Так почему, скажи на милость, кто-то должен услышать тебя, Бернис?

Когда в ближайшие пять минут с тобой случится что-то ужасное, никто не услышит. Это тебе придется вынести одной.

В темноте.

Теперь все ее чувства обратились сами на себя. Лишенная света, она стала остро воспринимать все, касающееся ее тела. Она чувствовала, как плотно кружево облегает ее руки, запястья и пальцы. Серебряные капельки серег, стоило двинуть головой, казались брызгами ледяного дождя, упавшими ей на шею.

Она слышала мягкое хлюпающее биение пульса у себя на шее. Остро ощущала, как перемещается кровь по телу: от артерий, толщиной в большой палец,

питающих сердце, и капиллярных сосудов тоньше волоска в кончиках пальцев. Даже в этих тонюсеньких трубочках чувствовался шепот живительной крови. В темноте ей были слышны ровные удары сердца, разгоняющие эту влагу жизни. Если здесь притаились мерзкие твари, то, конечно, теперь они слышат это биение, этот ритмичный гипнотический стук, поднимающийся вверх по ее груди, вверх по шее, чтобы заполнить голову. Он звучал так же громко, как барабан походного оркестра.

Бум... бум... бум...

Звякнули ключи в ее правой руке. Левая рука сделала движение, каким открывают окно, круговое движение: обостренно чувствительные пальцы прошлись по палкам. На них — мягкие в полной тьме узлы (викторианское белье из накрахмаленного хлопка, запятнанного кровью, отрубленная рука в тряпице, мертвые младенцы в мешках — непристойной волной полились леденящие кровь образы).

Оказывается, ей тяжело дышать. Холод был жесточайший.

Ее пальцы коснулись кирпичной кладки, она ощутила прикосновение ледяных пятен плесени, расцветшей на стенах подвала.

Твердый выступ.

Уставившийся глаз.

Нет. Выключатель.

Судорожным рывком она дернула язычок вниз.

Проклятие... не работает. Выключатель — липовый.

Нет, это ты неловкая. Ты не довела его до конца.

Она попыталась снова, на этот раз крепко сжав холодный кусок пластика между большим и указательным пальцами.

Над головой у нее загорелась одинокая лампочка. После кромешной тьмы ее свет казался кричаще ярким. Ослепленная, Бернис оглянулась по сторонам. Здесь были ящики с пустыми бутылками из-под пива. Стены подвала плавно скруглялись к потолку, образуя над головой Бернис цепочку сводов, по форме похожих на положенные набок бочки. Тут и там на полках виднелись сваленные в кучу мешки, инструменты, ведра, кипы старых накладных с пивоварни, лишние кухонные приборы, полдюжины белых пластмассовых сидений для унитаза.

Тьма рассеялась, а вместе с ней исчезли и воображаемые свертки с мертвыми младенцами и отрубленными конечностями.

Чары были разрушены.

Так зачем она здесь?

Теперь она чувствовала себя полной идиоткой.

Может быть, она все-таки слишком много выпила вина, заболтавшись с Электрой. И к тому же на пустой желудок.

Она поглядела на рукав шелковой блузки. Пурпурные нити поблескивали в свете одинокой стоваттной лампочки.

На стенах виднелись белые проплешины плесени. Та же белизна присыпала пальцы черных кружевных перчаток.

Теперь она сердилась на саму себя и к тому же чувствовала себя виноватой: она не имела никакого права портить чужую одежду.

Она подняла взгляд, осознав, что что-то слышала.

Звук был мягкий и еле слышный, будто от металлофона, в который ударили не молоточком, а костяшкой пальца.

Опять тот же звук.

Она поглядела в ту сторону, откуда он раздавался.

Ее глаза расширились от удивления.

Там в самом конце подвала, почти скрытые затхлыми тенями, виднелись очертания двери.