Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной
Шрифт:
— Ионеси. Но окончание на «и» для эльвийского не характерно, вот и появилось привычное «э», тем более, что по смыслу подходило.
— Но кто жил здесь раньше? — вот это совсем не понятно. — Кто дал название реке? Погоди, Лоу говорил что–то… Про людей, которые сначала были свободными, а потом вы их «одомашнили». И опустили… Так это люди?! Люди жили здесь прежде вас и даже были достаточно разумны, чтоб давать имена рекам?
— Лоу, — он мгновенно раздражается, — куда ни плюнь, везде Лоу! Я ему, похоже, все же выбью лишние зубы, чтоб не болтал о чем ни попадя!
— За что? За то, что рассказывает мне правду там, где ты предпочитаешь недомолвки?
— Откуда ты знаешь,
— Ниоткуда не знаю, ты ж мне не даешь! Не даешь узнать, понять… Ты ж специально все бросил и меня увез, чтоб я так и не поняла…
Настроение испорчено. У обоих. Я опять мучительно думаю, что было бы, начни я общаться с Лоу, а не с Анхеном. И влечение я бы почувствовала… сначала именно к Лоу… А потом появился бы Анхен… И тогда я убеждала бы себя, что с Лоу — это любовь, а Анхен — просто мираж, соблазн… Или поняла бы? Отличила? Что от чего, вот вопрос?
Люблю ли я Анхена? Любила ли? Или это просто привычка, неизбежность, помноженная на влечение? Или любовь — это оно и есть? Если теряешь голову, и родным кажется уже запах, и каждое прикосновение — желанно… Но если я люблю Анхена, зачем я тогда пошла с Лоу? Ведь если любишь — весь мир не нужен. Значит, не люблю? А как можно любить того, кто причинял мне боль — физическую и моральную? Кто убивал… убивает… но ведь и Лоу убивал… Не так, не напоказ… а мне откуда знать…
Молчание становится тягостным. Мы и без того летим прямо над водой, а тут и вовсе начинаем зачерпывать, словно спотыкаемся. Раз, другой. Анхен нервно поджимает губы и рывком бросает машину на берег. Выскакивает из машины сам, выдергивает меня.
— Иди ко мне.
Он прижимает меня к себе властно, требовательно. Целует. Целует и целует, заставляя позабыть обо всем, отдаться его губам, рукам, нетерпеливо срывающим с меня одежду, высокой траве, в которую он опрокидывает меня, не скрывая намерений. Я не против, нет, я целую и раздеваю его не менее яростно, ища забвения в нем, в его силе и в его слабости, в его любви и в его яде.
— Ну почему, — говорит он мне уже много–много потом, но все в той же, изрядно примятой траве, — почему я не могу почувствовать твою душу? Я люблю тебя, я на все для тебя готов. Я все бросил, от всего отказался. Я держу в объятиях твое тело, мне принадлежит твоя жизнь, а душа ускользает… ускользает… На ровном месте, из–за ерунды, пустяка… Почему ты всегда находишь причины от меня отгородиться?!
Я не знала ответа. Я была с ним. И мне было хорошо. Конкретно сейчас — так и очень хорошо, он умел дарить наслаждение, вот уж чего не отнимешь. Так чего же мне еще не хватало?..
Путешествие продолжалось, и мы все плыли, плыли. Вернее — летели столь низко над водой, что казалось, будто плывем. Река потихоньку сужалась, и вот уже оба берега можно легко разглядеть с воды, и солнце вечерами не падает в реку, а скрывается за лесом. Постепенно правый берег (это тот, который был слева, вот что за глупость!) становился все более крутым, там явно начиналась возвышенность, в то время как западный берег оставался по–прежнему пологим. И эти вздымающиеся над водой кручи меня просто восхищали, мы останавливались все чаще, чтоб я могла их все облазить.
Анхена веселили мои «детские забавы», он предлагал поднять меня наверх за секунду, но какой интерес в полете, если летишь не сам? А вот залезала я сама, пусть и скатываясь порой обратно, но это были мои маленькие подвиги, а не его всемогущество. Порой он ко мне присоединялся, но чаще просто любовался сверху на мои старания.
А однажды я заметила небольшой сиреневый шарик известного камня, парящий в воздухе неподалеку от меня.
— И это у нас что? — поинтересовалась у вампира, невозмутимо наблюдающего, как я третий раз скатываюсь вниз вместе с кучей песка.
— Так, записи на память. Ты веселишься, как дитя.
— Что еще за записи?
— Заберешься — покажу.
— А если не заберусь?
— Тогда спущусь и покажу. Это была твоя идея сюда лезть, я бы дальше пролетел, здесь не очень удобное место для стоянки.
— Зато красивое, — я все–таки забралась. А он показал, приманив шарик себе на руку, затем заставив его там бешено крутиться. И когда перед глазами у меня все поплыло от этого стремительного вращения, я увидела картинку: я взбираюсь по обрыву. Это было даже не кино, мир вокруг словно исчез, а тот, запечатленный обрыв и запечатленная на нем я были реальными, настоящими, дотянись рукой — и коснешься. Я разглядела свои упрямо сжатые губы и горящие от удовольствия глаза, свои чудовищно короткие волосы и перепачканные песком щеки. Рубашка местами вылезла из штанов и тоже не то чтобы особо чистая.
— Ну и зачем? Я здесь некрасивая и глупая какая–то. Это можно как–то стереть?
— Глупая — это да, — хмыкает Анхен, останавливая вращение своей вампирской сферы и возвращая тем самым реальный мир. — Вот как раз в те моменты, когда считаешь себя некрасивой, — он притягивает меня к себе, заставляя обнять его, прижаться. — Ты самая красивая. И самая нежная. И самая любимая. Моя.
И я тону в его глазах, и покоряюсь его губам, и всему–всему верю. И прошлое уходит, отступает в туманной думке, и остаемся лишь мы. Я и он. И если искать в моей жизни момент, когда я поверила, что все же люблю его, то наверное, это было где–то там, на Великой Реке с нелепым названием на «сэ». Где мы были только вдвоем, дни и ночи напролет. Дни, когда я каждый миг ощущала себя любимой и желанной, и единственной. Дни, когда я понимала, что хочу слышать его голос, и прикасаться к нему, и просто видеть его рядом — всегда–всегда. Дни, когда я видела себя отраженной в его глазах и забывала о традициях вампирского гостеприимства, и о второй машине, которая неизменно останавливалась где–то вдалеке за деревьями, и закрывала глаза на то, что по вечерам он на какое–то время за этими деревьями исчезал. И вовсе не вспоминала обо всем страшном и чудовищном, что отдалило меня от него в Стране Людей. Была ли я счастлива с ним в эти дни? О, да!
На ночь он ставил большой шатер (на нашу походную палатку это вовсе не походило, действительно шатер), ни разу после первой ночи не предлагая мне спать в машине. И наши ночи были продолжением сказки, полные страсти и его бесконечных «смелых экспериментов», и если в какой–то момент я думала, что теперь–то я знаю о сексе все, то уже в следующий раз он доказывал, что ему есть еще чему меня научить. И каждый раз, что бы он со мной ни делал, я тонула в неземном наслаждении, хоть и платила за него падением во тьму бездны. Он что–то колол мне в вену, помогая организму восполнить неизбежную кровопотерю, и наутро я вновь чувствовала себя бодрой и готовой к подвигам по освоению новых земель.
Двигались мы неспешно, весьма неспешно. Но все же однажды непроходимый лес по сторонам сменился лесостепью, низинный прежде левый берег тоже выгнулся кручами, реку словно сдавливало тянущимися с юга отрогами Сияющих гор, а на показавшихся из–за горизонта островах я различила деревянные строения, больше похожие на дома людей, чем на вампирские башни.
— Что это?
— Город, — пожимает плечами Анхен. — Каэродэ, «город на воде». Один из тех, о существовании которых редко вспоминают люди, хоть он и обозначен на школьных картах.