Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной
Шрифт:
— Он вампир, Ларис. Его свадьба — это зачатый ребенок. И никаких церемоний.
Как тихо. Как чудовищно тихо в этой степи. Хоть кузнечики бы стрекотали… цикады… саранча какая-нибудь… хоть кто-то…
— Ребенок… — сумела выговорить, наконец. — Наследник… Владыка будет доволен… — смотрю на небо, такое синее, такое ясное. На нем, почему-то, совсем нет облаков… А ведь нужны облака… Но они не слушаются меня, не приходят…
— Владыка в ярости, — не соглашается со мной Лоу. — Это было прощание с ушедшей, поминовение. Зачать ребенка на похоронах
Владыке… Владыке плюнули, да. А я… А я всего лишь человеческая девочка, которая отказалась рожать… Которая заболела, лишь бы не зачать… А он хотел ребенка… Столько сотен лет хотел ребенка… И ему было все равно, кто станет отцом моего, раз уж он не может сам, а я… Сломанная кукла — ни детей, ни секса, ни крови. Не нужна…
Тяжелая капля катится куда-то за ухо. Одна единственная, больше нет. Я хочу облака в небе, хочу скрыть эту сияющую голубизну, но облака мне не подчиняются, сон мне не подчиняется, это больше не наш сон, только его, я в гостях…
— Так и не спросишь, на ком он женился? — Лоу не выдерживает затянувшегося молчания первым.
Чуть качаю головой:
— Разве это так важно?
— Мне важно.
— А мне важно, что облака в твоем небе меня не слушают…
— Он женился на моей сестре! — Лоу почти выкрикивает это, почти выплевывает.
Я, наверно, должна была быть к этому готова. Давным-давно сделать выводы на основании всех разговоров, рассказов, намеков. Но я не сделала, не подготовилась, и даже сейчас не готова была это понять, потому как…
— Она же его дочь! — я даже сажусь, настолько я ошарашена.
— Она дочь моего отца, — возражает мне Лоурэл. — Анхен всего лишь приютил сиротку.
— Но… он же растил ее, воспитывал… Ты сам говорил, он относился к ней, как к дочери, любимой, обожаемой дочери…
— Любимой дочери, — кивает Лоу. — Очень правильное словосочетание. Все эти годы, что она росла в его доме, ключевым для него было именно слово «дочь». Обожаемая и любимая — но именно дочка, маленькая девочка, он иначе ее и не видел. А она давным-давно выросла, и любила его отнюдь не так, как любят отцов. Он не понимал и не замечал, она злилась… И не прогадала, порвав с ним на долгие годы. Встретив ее теперь, после столь долгой разлуки, он осознал, наконец, что главное в том словосочетании отнюдь не «дочь», ключевое слово — «любимая»…
— Ты, наверное, рад, — вновь бессильно откидываюсь в траву. Любимая… Любовь всей жизни… За столетия до моего рождения… И я — пять минут от его вечности, возомнившая себя центром его вселенной… Принцесса его души, почетно… Ну вот, нашлась и королева сердца…
— Рад? — горько переспрашивает Лоу. — Я был бы рад, если б они не вздумали женихаться, когда пепел еще не остыл и прах не развеян. Зачать ребенка в тени смерти… Ну вот чем надо было думать, чем?! И ведь говорил, увещевал, убеждал… Но это ведь я — зло, а отнюдь не то, что они творят!.. Как безумные ж оба, честное слово! Хочу-хочу-хочу… «Если это Любовь…», «если это Судьба…»… Ну любовь, ну судьба, а дальше что, кто-то думал? А дальше пепел, прах и смерть, но это ж я безумен безумием коэров!..
— Здорово, — он переживал о чем-то, мне уже не доступном. — А меня ты зачем позвал, рассказал мне все это? Ведь я могла бы быть еще счастлива, еще ждать, еще верить… много-много дней…
— Зачем? — усилием воли оттолкнув от себя свои переживания, он оборачивается ко мне. — Анхена больше нет, Лара. Для тебя — больше нет. Просто оставайся со мной…
— Во сне?
— Во сне. Раз уж я не могу достичь тебя наяву, значит, во сне, — он наклоняется и нежно касается моих губ своими. Его губы теплые, мягкие… на этом все.
Мглистый туман застилает глаза, я отстраняюсь, истончаюсь, развеиваюсь… Или это сон мой развеивается, повинуясь единственной мысли: не хочу. Чувствовать его губы, его навязчивое внимание, его серый пепельный взгляд без единой искорки страсти. Не хочу быть здесь, с ним. Хочу проснуться.
И я просыпаюсь. Почти.
Потому что я вновь в доме коэра. В уютном кресле посреди маленькой гостиной. В платье, которого я у себя не помнила, с волосами, свободно струящимися по плечам. В камине потрескивает огонь, а Лоурэл неподвижно сидит напротив.
Его снежно-белые волосы кажутся кричащим пятном на фоне темной обивки кресла, на фоне серой его сорочки, на фоне чуть посеревшего, словно воскового лица.
— А ты, похоже, голодный, — замечаю отстраненно.
— Просто давно не евший, — он тоже не слишком эмоционален.
— Почему я не могу проснуться? — есть вопросы, которые волнуют меня сейчас больше его питания. Я хочу уйти. Я хочу отсюда уйти. Не видеть, не слышать, не помнить…
— Зачем? — он чуть выгибает красивую бровь. — Ты будешь там одна, я здесь один… Не сбегай от меня, Лар. Тебе ж раньше нравилось мое общество.
— Я бы хотела сейчас побыть одна. Я устала, Лоу.
— Устала? Ты сейчас спишь, твое тело в полном покое. Это ли не отдых?
— Ты не даешь мне проснуться?
— Еще рано просыпаться, Лара. До утра далеко.
Закрываю глаза. Открываю глаза. Я здесь, он здесь, ничего не меняется.
— Ну тогда хоть беседой развлеки, — обреченно вздыхаю я. Мне ли тягаться с коэром? — Но, если можно, не о том, какой ты счастливый вампирский дядюшка. Или братец. Каково это, быть братом одновременно и матери, и ребенку?
— Так «не о том» или «каково это»? — вновь лишь легкое движенье брови на неподвижном, как маска, лице.
— Неважно. Только не молчи. Не смотри так, — я уже не жду от него искренности, объяснений его поведению, его настроению. Я хочу лишь избавиться от его молчания и немигающего взгляда пепельных глаз.
Но его все-таки прорывает.
— Я не знаю, что делать, Лар, — произносит он с отчаяньем, наклоняясь вперед, опираясь локтями о колени и упирая пальцы в виски. — Я не знаю. Мой мир — рухнул.